Старый патагонский экспресс - Теру Пол - Страница 19

Скорее всего, именно американская помощь стала катализатором мексиканского национализма. В конце концов, Хуарес был чистокровным индейцем из племени запотеков и одним из немногих правителей Мексики, умерших собственной смертью. Но уже его преемник, жесткий и алчный Порфирио Диас, с радостью открыл границы — конечно, с немалой выгодой для себя — для тех, кого у нас принято считать филантропами и новаторами: Херста и Гуггенхайма, корпораций «Ю-Эс Стил», «Анаконда» и «Стандарт ойл». Хотя еще во время правления параноика Санта-Аны [11]Ральф Уолдо Эмерсон написал строки, осуждающие опасную авантюру Гуггенхайма:

Мексика никогда не была такой мирной, такой индустриализированной и такой лживой, как при Диасе. Латинская Америка до сих пор несет проклятие непомерной алчности своих правителей. Ее индейцы и крестьяне так и остались индейцами и крестьянами. И во время кровавой революции, к которой неизбежно привело диктаторское правление Диаса, — крестьянского бунта 1910 года, описанного Бруно Травеном в его «Восстании повешенных» и еще пяти посвященных этой теме «Книгах джунглей», — Диас втайне уселся на поезд, которым управлял сам, и инкогнито сбежал в Веракрус, откуда благополучно добрался до Парижа.

— И здесь же, — продолжал мексиканец, — в Потоси, был написан наш национальный гимн. — Тем временем поезд остановился у необычайно длинной платформы. — А вот это один из самых современных железнодорожных вокзалов в стране.

Он имел в виду само здание, настоящий мавзолей для ошалелых приезжих, стены которого были изукрашены фресками Фернандо Лила. Это был вполне мексиканский стиль украшения интерьеров общественных зданий с предпочтительным изображением массовок или батальных сцен вместо обычных обоев. В данном случае озверевшая толпа восставших захватывала два локомотива. Картина адского побоища под грозовыми тучами: мушкеты, стрелы, томагавки и символические молнии, бьющие с неба. Вероятнее всего, имелось в виду, что крестьян вел в атаку сам Бенито Хуарес. Мексиканские живописцы никогда не мелочились — во всяком случае, мне не приходилось видеть их полотен обычной величины. Вот, например, как описал их Альдо Хаксли в «Путешествии по Мексиканскому заливу»: «Фрески Диего Ривейры отличаются своей величиной. Они занимают площадь не меньше пяти или шести акров». Судя по образцам стенной росписи, которые мне приходилось видеть в Мексике, я пришел к выводу, что большинство живописцев черпало вдохновение в творчестве безбашенного повесы Галли Джимсона.

Я вышел на привокзальную площадь и купил местную газету и четыре банана. Остальные пассажиры запасались свежими выпусками комиксов. Вернувшись на платформу и ожидая отправления поезда, я заметил, что давешняя зеленоглазая девушка держит только что купленный журнал. Когда я увидел, что это комиксы, все мое очарование ею развеялось без следа: у меня не вяжется с комиксами образ красивой женщины. Но у старухи ничего в руках не было. Может быть, зеленоглазка держит комиксы, купленные для старухи? Я снова почувствовал, как во мне проснулся интерес, и подобрался к ним поближе.

— Ночью было очень холодно.

Девушка промолчала.

— В этом поезде не работает отопление, — отозвалась старуха.

— Ну, по крайней мере, сейчас тепло, — сказал я, обращаясь к девушке.

Девушка скатала выпуск комиксов в трубку и сжала его изо всех сил.

— Вы необычно чисто говорите по-английски, — сказала старуха. — Жаль, что я не училась у вас английскому языку. Наверное, сейчас мне уже поздно учиться! — Она одарила меня игривым взором поверх манто и вернулась в вагон. Девушка тут же последовала за ней, аккуратно поддержав подол старухиного платья, чтобы он не запачкался о ступеньки.

Дама в шубе из искусственного леопарда также прогуливалась по перрону. Она держала в руках неизменный выпуск комиксов. Она улыбнулась мне и сказала:

— А вы американец. Я не ошиблась?

— Да, из Массачусетса.

— Это так далеко!

— А еду я еще дальше, — на данный момент мое путешествие продолжалось всего лишь шесть дней, и каждый раз, стоило мне подумать, как далеко еще до Патагонии, меня охватывало нетерпение.

— В Мехико?

— Да, а потом в Гватемалу, Панаму, Перу… — Я заставил себя замолчать. Мне показалось плохой приметой заранее рассуждать о конечной цели путешествия.

— Я никогда не была в Центральной Америке, — сказала она.

— А в Южной Америке?

— Ни разу. Но ведь Перу — это в Центральной Америке, верно? Рядом с Венесуэлой?

— Вряд ли.

— И долго вы собираетесь путешествовать? — покачала головой она.

— Два месяца, может быть, больше.

— Батюшки! Вот уж насмотритесь всякого!

Раздался свисток. Мы поспешили в вагон.

— Два месяца отпуска! — воскликнула она. — Хорошо бы мне иметь такую работу. И чем же вы занимаетесь?

— Я учитель.

— Значит, вам повезло.

— Это верно.

В своем купе я развернул местную газету и на первой полосе увидел фотографию судна, тонущего в гавани Бостона, и заголовок: «Хаос и смерть — последствия ужасного урагана в США». Статья оказалась на редкость мрачной: почти метровый слой снега в Бостоне, десятки погибших, перебои с электричеством, погрузившие во тьму целый город, — один из самых жестоких ураганов за всю историю Бостона. Это заставило меня почувствовать себя дезертиром, без вины виноватым в том, что я так удачно избежал хаоса и смерти, вовремя усевшись на поезд, везущий меня в южные страны. Я отложил газету и посмотрел в окно. На ярко-зеленой лужайке паслись козы, и маленький пастушок дремал в тени дерева. Солнце сияло на безоблачном небе. В отдалении виднелись развалины заброшенного серебряного рудника, и дикая желтая пустыня в обрамлении скалистых холмов, и похожие на юкку кусты, из которых гонят текилу, и кактусы совершенно невообразимой формы: как будто распухшие стволы деревьев, на которых зреют теннисные мячики, или связки кинжалов, или куски водопроводных труб.

В течение следующего получаса я читал о снегопаде, и время от времени — между абзацами или переворачивая страницы — я поднимал взгляд, и он падал то на человека, пахавшего пыль ручным плугом с двумя рукоятками, то на женщин, стоявших на коленях на берегу реки и полоскавших белье, то на мальчишку, катившего тележку с дровами. И снова я возвращался к статье: «Машины, брошенные на дороге… В больницу поступили пациенты с сердечными приступами… Из-за обледенения и заносов перекрыты трассы…»

Я услышал мелодичный перезвон. Это стюард из ресторана шел по проходу и тряс свой колокольчик, восклицая:

— Ланч! Первый звонок на ланч!

Ланч и утренняя газета в «Ацтекском орле»: лучшего и пожелать было трудно. Облачко теплых испарений лежало над полями, зеленевшими первыми всходами посевов, и здесь уже было так жарко, что наш поезд был единственным движущимся предметом, насколько хватало глаз. Ни рабочих на поле, ни женщин у реки, хотя там все еще стояли их корыта. Мы проехали Куэретаро, где был расстрелян Максимилиан, и здесь суровые мексиканцы провожали наш поезд самыми грозными взглядами со своих крылечек. Они совершенно не походили на сверкавших золотыми зубами комиков из Нуэво-Ларедо. Выглядывавшие из тени домов лица под широкими сомбреро не сулили нам ничего хорошего. За стенами их домов практически невозможно было найти тень, и в этот удушливый полдень улицы словно вымерли. Вскоре мы пересекли границу полупустыни и набрали очень большую скорость, и сквозь дымку испарений на горизонте я различил тонкие контуры Сиерра-Мадре-Ориентал. В центре этой обширной выжженной солнцем равнины был привязан к тощему дереву маленький ослик: совершенно неподвижное создание, укрывшееся в жалком островке тени.