Верни мне мои легионы! - Тертлдав Гарри Норман - Страница 63

Что ж, если Арминий сумеет расправиться с римскими легионами, он тоже не остановится у реки. Много ли римских войск останется вдоль Рейна после того, как римлян разгромят в сердце Германии? Хватит ли этих войск, чтобы остановить армию, воодушевленную победой, распаленную гневом, алчущую богатств, которыми владеют римляне и галлы? Арминий сомневался, что хватит.

— Поговори с моими военными советниками, — сказал Вар. — Опиши им во всех подробностях твою дорогу, приведи все мельчайшие детали, какие сможешь припомнить. Перечисли всё, что касается расстояний, возможных мест привалов, источников воды, поддержания снабжения легионов на марше — всё. Если, детально рассмотрев маршрут, советники найдут его приемлемым, будь я проклят, коли в этом году мы не вернемся домой новым путем!

— Будет исполнено, наместник. Я повинуюсь тебе во всем, как сын, — заверил Арминий.

Глаза Вара затуманились от избытка чувств, и Арминий понял, что нашел к нему правильный подход. Римлянин говорил о своем сыне и о том, что Арминий напоминает ему этого молодого человека. Конечно, Арминию следовало бы воспринять слова наместника как оскорбление, а не как похвалу. До известной степени он так их и воспринял, но ради пользы дела готов был стерпеть что угодно. Что угодно! Все, что угодно, лишь бы Вар ему поверил!

Глядя издалека на валы Минденума, этого островка римского порядка и дисциплины в бурном германским море, Сегест уныло вздохнул.

— Клянусь богами, не знаю, чего ради я потащился в такую даль. Боюсь, лысый толстый глупец все равно не станет меня слушать.

— Я знаю, чего ради, — сказал Масуа, покосившись на своего вождя. — Ты — римский гражданин. Ты — друг и союзник римлян. И если ты поступишься своими обязательствами, какой же ты после этого друг и союзник? Уж точно не такой, каким хочешь быть.

Сегест хмыкнул.

— Ну да, все верно. Ты это понимаешь, а недальновидный римлянин — нет. Он почему-то упорно не желает знать правду о проклятом богами Арминии.

— Может, наместника интересует его задница? — предположил Масуа. — Всем известно, что римляне падки на такие забавы.

Однако Сегест покачал головой.

— Вар любит женщин. Он любит германских женщин. Все слухи, доходящие из Ветеры и Минденума, сходятся на том. Думаю, женщины, с которыми он имел дело в Риме, в сравнении с нашими были низкорослыми и тощими — как говорится, подержаться не за что. Нет, его влечение к Арминию другого рода. Но как бы то ни было, он позволяет Арминию водить себя за нос. Не знаю уж, что застит римлянину глаза, но он не видит очевидного.

— Лучше бы ему поскорее прозреть, иначе его ждет такая беда, какую не расхлебаешь, — промолвил Масуа.

— Именно поэтому я… Верней, мы с тобой здесь. Чтобы открыть ему глаза. Во всяком случае, мы должны попытаться это сделать.

Сегест снова вздохнул.

— Ладно, чего уж там. Не поворачивать же обратно, проделав такой дальний путь.

Лето, теплое и сырое, было в самом разгаре. Птичье пение, столь звонкое по весне, уже стихло: птахи нашли себе пары, свили гнезда и теперь растили птенцов, теперь им было не до песен. Подумав о гнездах и птенцах, Сегест вспомнил о Туснельде, и его правая рука стиснула копье, с которым он никогда не расставался, а левая сжалась в кулак. Он предостерегал бы Вара насчет Арминия, даже не будь Арминий похитителем его дочери.

«Да, и только так!» — сказал он себе.

И ведь Вар мог — должен был! — отнестись к его словам с куда большим доверием, не сбеги молодой проходимец с Туснельдой. У римлян для подобных ситуаций имелось подходящее выражение — ирония судьбы. Истинное значение этого выражения оставалось непонятным для Сегеста, пока такое не приключилось с ним самим, что, конечно, расширило его кругозор… Но он предпочел бы обойтись без столь жестокого языкового урока.

— Они заметили нас, — указал Масуа.

— Это их обязанность, — отозвался Сегест. — Если они заснут на посту, пожалеют, что родились на свет. Для этого им и Арминий не понадобится.

Легионер приложил ко рту ладони ковшиком и крикнул:

— Кто идет?

— Я — Сегест, римский гражданин. Со мной мой друг Масуа, тоже римский гражданин.

Воины придвинулись друг к другу. Сегест чувствовал, что ему рады не больше, чем шершню. Он, конечно, знал, что не пользуется особым расположением римлян, но не думал, что дело зашло так далеко. Наконец один легионер как будто вспомнил о существовании Сегеста и Масуа.

— Подождите! — буркнул он и вернулся к разговору с товарищами.

Сегесту ничего другого не оставалось, кроме как ждать. Время шло, вернее, тащилось. Чего они тянут: неужели решают, не послать ли гонца к самому Вару, чтобы спросить, можно ли впустить двух германцев в лагерь?

Стоя на солнцепеке, Сегест решил, что так и есть.

Наконец один из легионеров махнул рукой.

— Давайте идите сюда, — нехотя проворчал он.

— Большое спасибо за вашу несказанную любезность, — промолвил Сегест.

Помимо всего прочего, он научился у римлян и иронии. Но легионер как будто не заметил укола.

— Если они попытаются нас обыскать, клянусь богами, я поотрываю им головы, — проворчал Масуа, вооруженный, кроме копья, мечом и кинжалом.

— Не попытаются, — заявил Сегест, стараясь говорить с уверенностью, которой не чувствовал. — Они должны понимать, что даже я не снесу подобного оскорбления.

Легионеры наверняка все понимали, но насколько их это заботило? Судя по всему, Квинтилия Вара мало занимали мысли и чувства Сегеста.

Караульные с угрюмым видом загораживали вход в лагерь. Сегест подобрался, но тут римляне наконец расступились, и старший из них сказал:

— Проходите.

— Спасибо, — ответил Сегест, на сей раз более искренне.

Ему не хотелось устраивать представление у ворот, но у него тоже имелась гордость. И, если уж на то пошло, гордости у него было побольше, чем у Масуа. Сегест был полноправным вождем, а Масуа — лишь воином из его дружины. Если позволять римлянам посягать на гордость старого вождя, что тогда у него останется? Ничего. Сегест слишком хорошо это знал.

К счастью, все разрешилось мирным путем.

Сколько римских лагерей довелось в свое время повидать Сегесту? Великое множество. И все они строились по одному плану. Даже при взгляде на Ветеру, что за Рейном, можно было сразу понять, что город вырос из лагеря. И Минденум был одним из таких лагерей, отличавшихся друг от друга лишь величиной и численностью войск. Зная один римский лагерь, без труда можно было найти в любом другом все, что тебе нужно.

Но в этом Сегест обнаружил то, чего никак не искал: прямо на главной дороге он наткнулся на Зигимера, шагавшего навстречу. Отец Арминия и Сегест были примерно одного возраста, давно уже не юнцы, рвущиеся покрасоваться удалью, но крепкие, закаленные в боях воины. Оба они напряглись, и Сегест непроизвольно склонил копье, совсем чуть-чуть. У Зигимера при себе не было копья, и он наполовину вытащил из ножен меч. Не больше чем наполовину.

— Эй, свинский пес, сын собаки! — приветствовал Сегеста Зигимер.

— Лучше быть сыном собаки, чем отцом свинского пса, — не замешкался с ответом Сегест. — Если бы я считал тебя заслуживающим подобной чести, убил бы сразу.

— Другие воины, не чета тебе, пробовали это сделать, — рассмеялся Зигимер. — Их тела растащили по косточкам вороны и барсуки, а я, как видишь, жив-здоров.

— Мне тоже случалось убивать людей, — отозвался Сегест. — Я прикончил их столько, что теперь для меня одним больше, одним меньше — не имеет значения. Тем более если человек так никчемен. И ведь убить тебя проще простого!

— На словах, — фыркнул Зигимер. — Кто много говорит, тот мало делает.

— Тебе видней. Ты знаешь о пустословии столько, сколько мне в жизни не узнать.

Перебранка привлекла внимание римлян: они насмешливо переглядывались и кивали друг другу. Сегест знал, что они делают ставки на то, кто из поссорившихся варваров останется в живых, да и останется ли в живых хоть один. Германцы на их месте поступили бы точно так же.