Верни мне мои легионы! - Тертлдав Гарри Норман - Страница 59

Легионеры укрепляли Минденум.

Вино укрепляло Вара.

Он протянул чашу Аристоклу.

— Налей еще.

Когда говоришь с рабом, нет нужды добавлять: «Пожалуйста».

Аристокл смерил его таким взглядом, каким матрос смотрит на клубящиеся тучи с наветренной стороны, и, как благоразумный матрос, укоротил парус.

— Будет исполнено, господин, — кратко ответил он и удалился.

На сей раз он быстрее вернулся с полной чашей. Вар снова оросил вином пол, но пролил его еще меньше, чем в первый раз; все остальное отправилось ему в желудок.

После двух добрых чаш крепкого вина наместник почувствовал, что лучше всего сейчас найти спокойный, уютный уголок, завернуться в плащ и уснуть без задних ног — благо во всей Германии никто не мог запретить ему поступать так, как ему заблагорассудится. Только Август имел право приказывать Вару, а император находился очень далеко.

Но даже назначенный Августом наместник не мог не обратить внимания на суматоху, неожиданно поднявшуюся перед его шатром.

— Что там такое? — раздраженно спросил Вар.

— Пойду взгляну, господин, — промолвил Аристокл и выскользнул наружу.

Вернулся он скорее, чем ожидал Вар, и доложил с бесстрастным лицом и таким же бесстрастным тоном:

— Господин, явился германец по имени Арминий. Он пришел со своим отцом, как и в прошлом году.

— О, прекрасно! — воскликнул Вар, и тут Аристокл наконец утратил свое бесстрастие.

Будь у наместника желание охарактеризовать выражение лица своего раба, он, наверное, описал бы его как «откровенный ужас».

Арминий поначалу гадал, успеет ли он вернуться в окрестности Минденума до того, как римляне заново отстроят лагерь. Но нет: лагерь, или город, или как там его назвать, уже вновь стоял к тому времени, когда они с Зигимером вернулись из владений хавков на юго-восток, в центральную часть Германии.

Римские часовые встретили Арминия ощетинившись, как злобные сторожевые псы. Может, Вару и нравилось привечать в лагере германца, но остальным — нет! Лишь высокое покровительство наместника не позволяло легионерам показать варварам, насколько те нежеланные гости. Но в отличие от германцев римляне выполняли все приказы вышестоящих начальников, нравились им эти приказы или не нравились.

— Приветствую, во имя ваших орлов! — окликнул Арминий караульных.

Он не хотел давать легионерам повод для неудовольствия. Лучше показать, что он чтит их обычаи, и тем самым расположить к себе римлян. Будет мало радости, если кто-нибудь пырнет его ножом в спину, пока он будет идти по лагерю. А Арминий мог поставить золотой против медяка, что, случись такое, Вар никогда не найдет убийцу.

Однако вопреки надеждам Арминия приветствие не смягчило караульных.

— Наш орел следит за тобой, — прорычал один из них, а остальные закивали в знак согласия; двое часовых положили ладони на рукояти гладиусов.

— Будь осторожен, — уголком рта, едва шевеля губами, пробормотал Зигимер.

— Знаю, — точно так же отозвался Арминий.

После чего уже совсем другим тоном обратился к римлянам:

— Не будет ли кто-либо из вас любезен рассказать высокочтимому наместнику о моем прибытии?

Арминий понимал: после того как Вара поставят в известность о появлении германцев, никто уже не посмеет убить гостей наместника, а потом заявить, что убийство было совершено по ошибке. Судя по лицам легионеров, желание «ошибиться» подобным образом у них имелось. И немалое.

Однако просьбу Арминия не оставили без внимания: один из караульных отправился в лагерь с докладом.

— Можем мы войти? — осведомился Зигимер, медленно, с запинкой выговаривая латинские слова. — Я уже далеко не юноша и мне тяжело торчать здесь на солнцепеке.

На рассвете отец упражнялся с Арминием в поединке на мечах и не выказал ни малейших признаков усталости. Крепкий, закаленный воин, он привык переносить без жалоб и жару и холод. Возможно, Зигимер был уже не столь силен, быстр и вынослив, каким был в возрасте Арминия, но ему еще хватало силы, быстроты и выносливости, чтобы быть опасным бойцом. И еще более опасным его делал приобретенный с годами боевой опыт.

В лагере раздались возгласы, и Арминий спрятал усмешку. Возможно, и Зигимер тоже, ибо старый вождь пробормотал:

— Надо же, как они тебя любят.

— Как будто это новость для нас, — тихо отозвался Арминий и снова возвысил голос: — Можем мы войти? Я не могу позволить, чтобы моему отцу стало плохо.

Римляне, как и германцы, почитали старших. Уже одно то, что Арминий прибыл в Минденум вместе с отцом, не позволяло римлянам прогнать незваного гостя.

И все равно один из легионеров сказал:

— Надо подождать ответа наместника. Будь на то моя воля…

Он не закончил фразу, но Арминий и так прекрасно понял, что собирался сказать караульный.

— Э! — воскликнул вдруг другой часовой, оглянувшись через плечо. — Да наместник сам сюда идет!

Легионеры вытянулись по стойке «смирно». Этому учили и во вспомогательных войсках, и, хотя Арминий находил такое требование смехотворным, он усвоил воинскую науку вместе со всеми. Делать так же, как делают все, было проще, чем спорить. Тем паче что один человек не может выступать против громоздкой военной машины.

Римляне полагали, что вся Германия точно так же без споров примет их порядки. Но Германия — не один человек, а целый народ, превосходящий захватчиков численностью и упрямством.

«Уж я-то точно превосхожу в этом римлян, — подумал Арминий. — И я могу зажечь пожар во всей Германии. Могу… И сделаю это!»

На восточном валу появился дородный человек, чья лысина поблескивала на солнце.

Арминий улыбнулся и помахал рукой.

— Привет тебе, достойнейший!

Правда, глаза германца не улыбались, но издалека Квинтилий Вар не мог этого разглядеть.

Помахал и Зигимер. Может, он и не улыбался так широко, но от пожилого человека следует ожидать большей сдержанности. Во всяком случае, Арминий надеялся, что Вар подумает именно так, — и, кажется, не ошибся.

Сам Вар был по меньшей мере ровесником Зигимера, но улыбался чуть ли не шире Арминия.

— Хайл! Добро пожаловать! — воскликнул наместник. — Вот уж не ожидал, что в этом году буду снова иметь счастье увидеть вас обоих.

— Мы также рады видеть тебя, достойнейший наместник, — отозвался Арминий. — Можно нам войти? Боюсь, твои люди не хотят нас впускать.

— Ну, ты ведь знаешь, каковы воины, — промолвил Вар.

Так оно и было — Арминий раньше и сам был воином. А вот наместник никогда им не был, да и не считал себя военным человеком. Это оставалось для германца загадкой. Как может стоять во главе армии тот, кто не является и не считает себя воином?

— Они просто выполняли свой долг, дожидаясь моего разрешения, — с улыбкой продолжал Вар. — Они же не знают, что мне снова и снова понадобятся ваши советы, чтобы поскорее цивилизовать эту провинцию.

Зигимер издал приглушенный горловой рык. Арминий бросил на отца быстрый предостерегающий взгляд, но выражение лица старшего германца не изменилось, а услышать его рычание римляне, разумеется, не могли. Что же касается самого Арминия, он замаскировал свою ярость улыбкой. То, что Вар разумел под цивилизацией, означало для Германии потерю самобытности и свободы.

— Всегда рады помочь всем, чем сможем, — солгал Арминий.

— Вот слова, достойные истинного римского гражданина из сословия всадников, — восхитился Вар.

Арминий не сразу понял, что эти слова адресованы не только ему: римский наместник давал понять своим воинам, что за воротами находится хороший, прирученный германец. Насчет Зигимера Вар ничего не сказал, но принять в лагере сына означало принять и отца.

Арминий вытянулся и поднял сжатый кулак в римском салюте.

«Да, пусть легионеры видят, что я подражаю их манерам. Пусть видят во мне хорошего германца, прирученного германца. Придет время, и они узнают, какой я ручной… И насколько я хорош!»

Разумеется, эти мысли не отразились на лице Арминия. Возможно, он научился притворяться лучше, чем умел притворяться любой германец с того дня, как боги сотворили этот народ. Между собой германцы были открыты и честны — если, разумеется, у них не было причин для иного поведения. К примеру, такие причины имелись у Сегеста, который счел возможным нарушить данное обещание и отдать Туснельду Тадрасу. Многие соотечественники Арминия считали, что прирожденная честность германцев ставит их в неблагоприятное положение по сравнению с лицемерными чужеземцами.