Верни мне мои легионы! - Тертлдав Гарри Норман - Страница 14

Говорил он почтительно, как и подобает тому, кто пытается отвертеться от выполнения заведомо невыполнимого приказа, отданного ни много ни мало — самим наместником провинции. Вар сердито буркнул что-то неразборчивое, но понял, что кавалерист прав. Если он, Вар, перешел на эту сторону Рейна, чтобы сражаться, ему следует сражаться на своих условиях, а не на тех, которые навязывают варвары.

— Ладно, — нехотя пробормотал наместник. — Так и быть, мы спустим этому дикарю его дерзость — пока. Но придет время, когда вся здешняя провинция усвоит, как чтить вышестоящих. И клянусь богами, это время не за горами.

Нумоний хлопнул в ладоши.

— Хорошо сказано, командир! — воскликнул он.

Возражавший Вару кавалерист вздохнул с явным облегчением.

Над усадьбой Сегеста светила бледная луна. Арминий стоял на опушке леса, присматриваясь к дому. Внутри было тихо — похоже, все спали, как и полагается ночью. Но если только казалось, что в доме все спят, ближайшего часа Арминий может и не пережить.

Молодой вождь пожал плечами. Если он погибнет, по крайней мере, сложит голову за правое дело. Никто не сможет сказать, будто он позволил Сегесту запятнать его честь. Женщина, подосланная Арминием к Туснельде, уже передала девушке его слова, вернулась и отчиталась. Она не была из дома Зигимера, поэтому никто ее не заподозрил.

Арминий еще не знал, как настроена Туснельда. Женщина, оказавшая ему услугу (он заплатил ей увесистой золотой серьгой, которую забрал у мертвого паннонца), — не получила от девушки четкого ответа. Но было ясно, что решение останется за Туснельдой. Если ей нравится Тадрас или она безоговорочно слушается отца, сегодня Арминию придется очень нелегко.

Одна из собак Сегеста нерешительно тявкнула. Пара других ее поддержали, и все псы резво побежали к Арминию.

На его поясе висел плотный кожаный мешок, и он взялся за него, а не за меч.

— Идите сюда, ребята. Сюда, — позвал он, как будто то были псы его отца.

Сразу стало видно — собаки не так уж злы, и Арминий мигом воспрянул духом. Через нанятую им женщину он передал Туснельде, чтобы девушка накормила псов до отвала. Если собаки не злы, значит, они не очень голодны — и, следовательно, Туснельда выполнила просьбу Арминия.

Он бросил псам несколько кусков сырого мяса, но все припасы отдавать не стал, ибо был уверен — у Сегеста есть и другие собаки. Так и вышло: два громадных пса перехватили Арминия на полпути к дому. Подкупленные точно так же, они успокоились и не стали поднимать шум. В человеке, который их кормил, они видели друга, а не врага.

Вот и дверь. Арминий легонько постучал в нее указательным пальцем. Этот едва заметный стук не мог насторожить спящих. Стук должна была услышать только та, что бодрствует и ждет…

Только ждет ли его кто-нибудь в доме?

Арминий постучал снова, чуть сильнее. Если Туснельда заснула и проспала время побега, это будет самой горькой насмешкой, какую только можно себе представить.

Но дверь открылась. Арминий на всякий случай взялся за рукоять меча. Если девушка выдала его отцу и ему навстречу выскочат воины, Арминию останется одно: перед гибелью забрать хотя бы нескольких из них с собой.

— Арминий?

Нет, воины не показались. Из темноты дома Сегеста донесся лишь еле слышный шепот.

— Туснельда?

Девушка вышла на лунный свет. Луна поблескивала на ее светлых волосах и на самоцветах застежки (скорее всего, римской), скреплявшей плащ. Арминий коснулся ее руки, чего не делал давным-давно, чуть ли не с тех пор, когда они были детьми. Пальцы девушки были холодными, хотя ночь выдалась мягкой. Руки Туснельды похолодели от страха.

— Пойдем, — шепнул Арминий.

Туснельда кивнула и медленно и осторожно закрыла за собой дверь.

— Ты прошел мимо собак.

— Нет. Они меня съели, — ответил Арминий.

Девушка недоуменно уставилась на него. Само собой, разве она могла понять римский юмор? Он объяснит ей шутку как-нибудь в другой раз… Если сочтет нужным.

— Да, я здесь, — промолвил Арминий, словно и не пытался только что пошутить. — Со мной все в порядке. Пойдем! Ты ведь хочешь уйти со мной, верно?

Он пожалел о своем вопросе, как только слова слетели с его языка, но было уже поздно.

Но Туснельда ответила:

— Да! — И все остальное стало неважным.

Они торопливо зашагали прочь от дома Сегеста.

Когда беглецы проходили мимо двух собак, которых Арминий встретил на полпути сюда, один из псов зевнул, а другой постучал хвостом по земле. Должно быть, они наелись до отвала… К тому же собаки видели Туснельду и считали, что все в порядке.

Остальные три пса, оставшиеся ближе к краю прогалины, тоже были прикормлены. Туснельда остановилась и погладила одного из них.

— Черныш всегда был моим любимцем, — произнесла она странно глухим голосом.

Арминий вдруг понял, что девушка пытается сдержать слезы. Туснельда оставляла не только Черныша. Она оставляла позади всю свою прежнюю жизнь. Не исключено, что она никогда больше не увидит ни этого дома, ни своих родных. Неудивительно, что ей было трудно говорить.

Арминий обнял ее за талию.

— Все будет хорошо, — пообещал он. — Я постараюсь сделать так, чтобы отныне у тебя все было хорошо. Теперь ты моя женщина, Туснельда. Ты моя женщина.

На языке германцев «женщина» и «жена» обозначались одним и тем же словом, и Арминий повторил его дважды, чтобы подчеркнуть новый статус Туснельды. А вот в латыни для двух этих понятий существовали разные слова. Когда Арминий спросил легионера, почему так, тот хихикнул и пояснил:

— Это чтобы различать женщин, с которыми мы спим законно, от тех, с которыми спим просто так. Зачем же еще?

И он ткнул Арминия под ребро — фамильярность, которую германцы не терпят от своих соотечественников.

Германцы очень серьезно относились к верности своих жен, серьезнее, чем ко многим другим вещам, — римляне же над ней смеялись. Арминий не смог скрыть своего потрясения, и его подняли на смех как наивного простака. Позже он научился скрывать свои чувства, но они остались прежними.

Римляне действительно не видели в разврате ничего особенного. Их мужчины были распутниками, их жены — шлюхами. Они отпускали непристойные шуточки о том, что для германцев было чуть ли не самым важным. И, не стесняясь, говорили о том, что уже сделали галлов такими же бесстыдными, что делают такими же паннонцев, а когда превратят в свою провинцию землю между Рейном и Эльбой, придет черед и германцев.

Арминий не сомневался: если Германия покорится Риму, это действительно произойдет. Именно тогда он решил, что будет сражаться с римлянами и любой ценой постарается не допустить, чтобы его соотечественники стали такими, как римляне.

Туснельда взяла его руки в свои, вернув от воспоминаний о Паннонской кампании к этой тихой лунной ночи.

— Я твоя женщина, — сказала она. — Я буду твоей женщиной, и только твоей, всю свою жизнь.

— Вот почему я хочу тебя увезти, — искренне промолвил Арминий.

Пусть Туснельда не думает, будто он делает это лишь для того, чтобы насолить Сегесту и Тадрасу.

Она подняла на него глаза, он посмотрел на нее сверху вниз, наклонился и поцеловал. Девушка обвила руками его шею.

Один из псов — Черныш — издал вопросительный рык. Это не удивило Арминия, хотя и слегка рассердило. Он видел такое и раньше — когда люди делают то, чего собаки не понимают, псам часто кажется, что люди дерутся. Очевидно, Туснельда тоже это знала.

— Все в порядке. В порядке, — сказала она и погладила пса, а потом повернулась к Арминию. — Идем.

Они поспешили прочь по той самой тропе, по которой Арминий пришел сюда. На ходу он пару раз оглянулся на усадьбу Сегеста, но там все было тихо. Собаки не увязались за беглецами, в доме никто не проснулся — кроме, конечно, Туснельды. Все шло гладко.

Туснельда ни разу не оглянулась. Она приняла решение и не собиралась его менять.

Облако закрыло луну, и мир окутала тьма.