Дело о прокурорше в постели - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 31

Лана прижимала к груди правую руку, на которой отпечатался белый след от милицейской дубинки. Не прошло и минуты, как содержимое ее небольшой сумочки посыпалось на стойку и на пол: сигареты, зажигалка, две пачки презервативов, ключи, скомканный платочек в разноцветных разводах макияжа, что-то из косметики, пара каких-то крохотных полиэтиленовых пакетиков, паспорт.

Старшина перелистал паспортину несуществующей уже почти десять лет страны.

— Вересовская Лана Викторовна, 1971 года рождения, уроженка Москвы… Это ваше, Лана Викторовна? — он кивнул на пакетики.

Ответом Лана его не удостоила, только пожала плечами.

— Может быть, твое, парень? — Он обратился ко мне.

— Первый раз вижу, товарищ старшина… — Я старался улыбаться как можно более обаятельно.

Нас повлекли в ближайшее отделение милиции. В ипостаси задержанного я еще ни разу не оказывался. Что ж, как говорили у нас в театре: все в пользу, все — в актерскую копилку.

Нас досмотрели и опросили. Меня выручила то ли фортуна, то ли мое журналистское удостоверение и фамилия Обнорского, которую я не преминул ввернуть. Глиняный Будда, извлеченный из моего кармана, не вызвал у милиционеров ни вопросов, ни подозрений. Подозрительные пакетики-то нашли не у меня, а у Даны, да и сопротивление властям она оказала (старшина то и дело прикладывал платок к кровоточащей царапине). Все изъятое у девушки описали в присутствии понятых (привели уборщицу и какого-то мужика с улицы). В журнале КП так и записали: сопротивление работникам милиции, подозрение на незаконное приобретение наркотиков. То, что в пакетиках какая-то дурь, никто из присутствующих не сомневался — предстоящая экспертиза должна была только подтвердить, какая именно.

— Надо же, — пробурчал помощник оперативного дежурного, внося фамилию Даны в КП, — однофамилица Вересовского.

— Не однофамилица, а дочь, — пробурчала Дана.

Тут все немного всполошились. Одно дело — прихватить с наркотой какую-то профурсетку, хоть и из Москвы, а совсем другое — дочку человека, максимально приближенного к верхам. Ситуация становилась непредсказуемой: за такое задержание можно было с одинаковым успехом огрести и медаль на грудь, и огурец в…

Обо мне как-то забыли, зато вокруг Даны засуетились.

Старшина растерянно погладил подсохшую царапину на щеке, хотел что-то сказать, но махнул рукой и ушел курить на крыльцо. Зато оперативный дежурный с майорскими погонами принес дочери олигарха стакан с чаем и бутерброды (похоже, пожертвовал собственной заначкой).

Отпускать ее, правда, не собирались.

А вот со мной парой слов перекинуться дали.

— Володя, — Вересовская протянула мне визитку, — позвони отцу. Я понятия не имею, что это за пакетики, откуда они взялись…

— Хорошо, позвоню, — сказал я.

Лану завели за барьер, лязгнула дверь «обезьянника».

Из отделения мне позвонить не дали. Спасибо, за решетку не угодил, а могли легко вместе с Вересовской к наркотикам пристегнуть. Сидел бы с ней в «обезьяннике», брал интервью: «Роль легких и тяжелых наркотиков в процессе художественного творчества»…

Следом за мной на крыльцо вышел майор.

— Эй, парень, как там тебя, журналист… Закурить не найдется?

Я протянул ему измявшуюся в вечерних приключениях пачку. Мы задымили. К нашей компании присоединился и пострадавший старшина.

— Черт бы побрал этих шишек! Распустили своих пащенков, творят что хотят.

— Кто ж знал, Степаныч, что это она?… В Управе тоже хороши: мол, проверьте немедленно «Три семерки», есть оперативные данные, что там у парочки — героин, — майор осекся и досадливо махнул рукой.

Я почувствовал себя лишним.

Продолжать отсвечивать на крыльце было ни к чему. К тому же требовалось срочно отыскать телефон-автомат. Предстояло позвонить не одному только Виктору Семеновичу Вересовскому.

Ближайшая телефонная будка обнаружилась лишь через пару кварталов. Я выудил из кармана визитку Даны, сунул пластиковый прямоугольник в щель аппарата. Даже успел нажать первые три кнопки.

Чья— то сильная рука легла на мое плечо. Я обернулся. Что-то тяжелое припечатало меня прямо между глаз. Последнее, что я успел разглядеть краем угасающего сознания, -крепкую фигуру, зеленые холодные глаза…

Голова раскалывалась. Особенно затылок. На темечке набухала добрая шишка — в том месте, которым я соприкоснулся с таксофоном. Лоб саднил ему тоже пришлось не сладко. Желудок тянуло расстаться со скудным содержимым. Было тошно. И в буквальном, и в переносном смысле.

Наконец удалось сфокусировать взгляд. Кабинка с таксофоном проплывала где-то над головой. Справа, слева и снизу — холодный сухой асфальт. Рядом я нащупал стену дома.

Попытался встать — и новый приступ боли расколол череп. Вот так и получают сотрясение… Если мозги в голове есть.

Принять вертикальное положение с трудом, но удалось.

Я ощупал карманы кошелек, ключи, документы — все на месте. Не пострадал и пейджер на поясе. А вот таксофонной карточке на четыреста единиц (между прочим, казенной) не повезло. Как, впрочем, и визитке с номером Вересовского. Стало быть, кто-то не хотел, чтобы Вересовский узнал раньше времени о дочкином залете? Что там майор говорил на крыльце о звонке из Главка с требованием проверить парочку в «Трех семерках»?

Выходит, проверяли именно нас с Ланой. Точнее, Лану, ведь у меня наркоты не было. Припомнив реакцию в отделении, когда выяснилось, что задержанная — «та самая Вересовская», я сообразил, что наколку на «парочку» давали без имен, иначе начались бы вопросы, согласования. О назначении Вересовского к тому моменту знали уже все.

Но и предугадать, что мы с художницей окажемся именно в «Трех семерках», было невозможно. Значит, нас вели от самой «Дыры». Или из «Дыры», если учесть, что выбрались мы оттуда через черный ход. Крепыш с сосисками в «Трех семерках» — он вошел туда через пару минут после нас. Крепыш…

Обо всем этом стоило поразмыслить. Но позже, позже… Надо как-то добраться до телефона. Я ведь собирался звонить не одному Вересовскому.

Я отыскал круглосуточный магазин.

Продавщица странно посмотрела на мою разукрашенную физиономию, но журналистские корочки немного сгладили недоверие. После десятка гудков на том конце провода сняли трубку.

— Да… Какого черта… Три часа ночи… — Ну вот и пришлось сквитаться с Повзло за его утренний звонок.

— Коля, это Соболин, прости Христа ради, но у меня умопомрачительные новости…

— Вовка, ты охренел совсем. Ты куда пропал? Анюта дома с ума сходит.

— Ты можешь меня выслушать? Вересовскую задержали только что в «Трех семерках» с двумя дозами героина.

На том конце трубки повисла пауза. Пока Николай приходил в себя, я в двух словах описал ему наши с художницей приключения, опустив наиболее интимные подробности.

— Что мне теперь делать? — спросил я.

После некоторой паузы Повзло посоветовал вернуться в милицию и не выпускать Вересовскую из виду.

— Да она же в камере сидит…

— Утром ее выпустят, если не раньше. На Литейном, поди, уже шорох стоит.

— А как мне сообщить папаше? Карточку-то у меня уперли.

— Думаю, что Вересовскому сообщат и без тебя. В Главке доброхотов-лизоблюдов хватает.

— Ладно, пойду заступать на пост. Коля, ты Анюте позвони сам, обрисуй ситуацию, а то мне второй раз позвонить уже не дадут.

Повзло пообещал позвонить.

Примерно в то же время телефонный звонок раздался в квартире на Петроградской стороне. Трубку взял облаченный в желтую хламиду, наголо обритый молодой парень.

— Да…

— Намгандорж, это я, Татьяна.

— Я узнал. Есть новости о вашей гостье?

— Ее задержали в каком-то баре с наркотиками…

— Где она сейчас?

— В милиции. Больше я ничего не знаю.

— Спасибо, Таня.