Дело о марсианской тигрице - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 6

«Обманула!» — понял я. Оделся и пошел в свой коттедж.

Там меня уже ждал Соболин. Мрачный, бледный, нервный… М-да, не на пользу Володе наша поездка, не на пользу. Я предложил ему кофейку и за кофе провел профилактическую беседу об отношениях с женщинами. Впустую, Володя слушал невнимательно, а в заключение сказал:

— О бабах ты, конечно, правильно говоришь, шеф. Вот только она не баба.

— А кто же она? — удивился я.

— Тигрица.

Сказав так, он ушел и забыл от расстройства свой диктофон. Я машинально нажал кнопку «воспроизведение». Из черной коробочки потек Володин голос. Текст определенно был положен на классическую «битловскую» мелодию. Володя пел светло, трагически, задумчиво:

Жаркий взгляд…

Как опасен твой тигриный взгляд…

И костры в моей душе горят… этот взгляд!

Я осознал вдруг, что делаю совершенно неприличное дело, вторгаюсь туда, куда вторгаться постороннему нельзя. Я поспешно выключил диктофон, положил его в карман и пошел на завтрак. Однако не дошел.

В главном корпусе, возле лестницы, ведущей на второй этаж, меня встретил Евгений Кириллович Танненбаум. Выглядел Женя несколько взволнованным, из-за его плеча выглядывала молоденькая журналистка из районной газеты. Кажется, ее имя — Света.

— Доброе утро, — сказал я.

— Похоже, что доброе, — быстро произнес Танненбаум и, нагнувшись ко мне, добавил:

— Похоже, мы обнаружили вора.

— Да ну?

— Ну да! Светлана (кивок на журналистку) видела, как Татьяна прячет ее платье в свой шкаф…

"Господи, — подумал я, — опять шкаф?

Какой еще шкаф? Разве мало одного «сюрприза» в шкафу?"

— Какой еще шкаф? — спросил я, и Танненбаум, поняв, о чем я подумал, усмехнулся.

Света затараторила и рассказала, что она с Валей живет в номере семь… счастливый номер, правда?., а напротив, в номере восемь, живет Татьяна. Она одна живет. Сегодня утром, буквально пять минут назад, Света заглянула к Тане, чтобы попросить утюг.

И вдруг увидела, что Таня поспешно прячет в шкаф ее, Светино, платье… понимаете?

— Понимаю, — сказал я. — А вы, Светлана, не ошиблись?

— Ну что вы! Тут ошибиться невозможно. Платье — эксклюзив, сшито в единственном экземпляре, в мастерской Козлевича.

— Это наш местный, екатеринбургский Юдашкин, — сказал Танненбаум. — Талант, талант! Гений. Его работами Запад восхищен. Какие письма он получает от ведущих кутюрье мира! Какие приглашения! Но — патриот! Патри-о-от. Никуда не едет, работает для своих!… Пойдемте?

— Куда? — спросил я.

— Как же… к подозреваемой Татьяне.

Найдем платье — решится вопрос. Отпадут ненужные сомнения.

— А если не найдем?

— Найдем! ~ горячо сказала Света. — Обязательно найдем. Ей деть-то платье некуда: дверь Валя караулит. Если только в окно выбросить, но ведь все равно платье далеко не улетит… верно?

Я пожал плечами, подумал: «Опять шкаф», — и мы пошли наверх.

Напротив двери восьмого номера стояла Валя — караулила. Вид у нее был решительный, чувствовалось, что она готова задержать воровку драгоценного, уникального платья любой ценой. Я был настроен скептически. «Скорее всего, — думал я, — показалось платьишко-то Свете в условиях всеобщей подозрительности…»

Танненбаум постучал в дверь с латунной цифрой восемь, и дверь сразу распахнулась.

Я стоял последним, участвовать в этом фарсе мне не хотелось… Дверь распахнулась, и в проеме показалась Татьяна — миловидная блондинка лет тридцати. На лице у нее была улыбка, которая, впрочем, сразу же и пропала. Еще бы! Лица Танненбаума и двух журналисток из седьмого номера не предвещали ничего хорошего.

— Татьяна, — строго, как комиссар продотряда кулаку, сказал Женя. — Нужно объясниться.

— Объясниться?

— Да. Скажите, Татьяна… э-э… Марковна, есть ли в вашем номере не принадлежащие вам предметы? — строго спросил Танненбаум.

— Не принадлежащие мне? Полно! Перечислить?

— Да уж, будьте так любезны.

Татьяна Марковна ухмыльнулась. Толковая, видно, тетка и сразу просекла, что к чему. И теперь издевалась.

— Буду так любезна, Евгений Кириллович. В этой комнате мне не принадлежит диван, кровать, телевизор, стол и стулья, ваза… с цветами вместе, шторы, люстра, торшер, шкаф…

— Стоп! — сказал Танненбаум зло. — Давайте-ка на шкафу и остановимся.

— Ага, — ответила Татьяна, глядя с прищуром, — на шкафу? Мы с вами? Или все вместе?

— Вопрос серьезный, Татьяна Марковна. Дело, собственно, в том, что есть основания… есть, видите ли, серьезные основания…

— Ну что же вы, господин Танненбаум? Наберитесь решимости. Вы же мужчина… Про что вы хотите спросить? Про бинокль? Про парик?

Танненбаум кашлянул в кулак. Я подумал, что он испытывает неловкость, вспоминая, как мы воровались к нему накануне вечером.

— Про платье, милочка, — сказала, выдвигаясь вперед, Светлана. — Про мое платье, которое ты прячешь в этом самом шкафу.

Пришла очередь удивляться Татьяне Марковне.

— Про платье? — спросила она удивленно.

— Про платье. Когда я зашла за утюжком, ты как раз поспешно прятала его в шкаф.

— Я действительно вешала платье в шкаф. Поспешно? Не думаю, чтобы я куда-то спешила… Зачем мне спешить, если я убираю в шкаф свое платье?

— Твое платье? Твое?!

— Мое, милочка, мое… не твое же.

— Может, посмотрим в конце концов на это самое платье? — вмешался я. — И все станет ясно.

— Действительно, — сказал Танненбаум.

Татьяна Марковна кивнула, распахнула створку и извлекла платье на плечиках.

Я в моде ни фига не разбираюсь, для меня что Парфенова, что Юдашкин… но платье производило впечатление. Я даже подумал, что Анька была бы в нем изумительно хороша. Впрочем, она в любом платье хороша. Да и без платья, наверное, тоже.

— Оно! — закричала Светлана. — Оно!

Мой эксклюзив от Козлевича.

И так искренне она это прокричала, что я понял: это так и есть! Платье нашлось. Значит, нашелся и парик, и бинокль… Странно, никогда бы не подумал, что эта улыбчивая и обаятельная Татьяна Марковна способна на воровство. Тем более — у своих коллег. Впрочем — какая разница: у своих или нет? Кража все равно останется кражей.

— И ты можешь доказать, что это твой эксклюзив? — спокойно спросила воровка. Ее спокойствие ошеломляло.

— Еще бы! — победно ответила Светлана. — Минутку.

Она вышла из номера. Мы — оставшиеся — испытывали неловкость… Через минуту вернулась Светлана, в руке она несла лист бумаги. На вид очень солидный, свернутый в трубку.

— Вот! Извольте! Прочитайте, пожалуйста, вслух, Евгений Кириллыч.

Танненбаум взял лист в руки, развернул, прочитал вслух:

— Ателье авторской модели Эмилия Козлевича… настоящим подтверждаю, что платье «Каролина-изумруд» выполнено мною… по собственным эскизам… в единственном экземпляре… для Светланы Петрученко… дата. Подпись. Печать.

— Вот тварь! — сказала Татьяна.

— Сама ты тварь! — быстро отозвалась Светлана.

— Не кипятись, девочка. Я не про тебя, а про Козлевича.

— Не смейте. Не смейте так про Эмилия Вольфовича. Он — художник, — звенящим голосом сказала Светлана. — Он — гений!

— Тварь он, деточка, а не художник.

У меня ведь тоже есть такая же бумажка:

«в единственном экземпляре».

— И вы можете ее нам показать? — спросил Танненбаум.

— Сейчас не могу. Я ее дома оставила.

— Конечно, — сказала саркастически Светлана, — дома. На рояле, где бумажник Бендера.

— Дома, — спокойно подтвердила Татьяна. — Но даже без всяких бумажек с подписью и печатью легко убедиться, что это мое платье.

«Нет, — подумал я, — голова у тетки все-таки пришита как надо, соображает».

— Как это понимать? — спросил Танненбаум.

— Буквально, Женечка, — вздохнула Татьяна. — Пусть Светик примерит мое платьишко-то. Можно прямо поверх свитера.

Все посмотрели на Светлану — на Татьяну — на платье. И все стало ясно. Нелепость ситуации стала очевидной. Танненбаум кашлянул. Валентина сказала: «Ой! Как же так?!» А Светлана опрометью выскочила из номера. Сквозь открытую дверь я увидел, как она извлекла из своего шкафа… «Каролину-изумруд», выполненную «в единственном экземпляре». Танненбаум густо покраснел.