Дело о лопнувших агентствах - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 7

ДЕЛО ОБ УТОНУВШЕЙ КАССЕТЕ

"…Зарекомендовала себя как профессиональный журналист, имеющий навык работы с источниками информации и корректного изложения материала.

…Конфликтна. Подвергает критике практически все решения руководства агентства.

Общественно активна. Считает себя борцом за права «рядовых» сотрудников агентства. В 1998 году ею предпринималась попытка (неудачная) создания в АЖР профсоюза.

Имеет два выговора за нарушение производственной дисциплины (срыв сроков сдачи материала, курение в неположенных местах)".

Из служебной характеристики

Сегодня — четверг, а значит, с утра будет английский. Поэтому настроение у меня было хуже некуда. Я шла на работу с таким мерзким настроением, словно мне предстоит визит к гинекологу. Эта последняя придумка Обнорского с добровольно-принудительным изучением английского была не то чтобы бессмысленной, но абсолютно безнадежной.

По крайней мере в отношении меня.

Но распоряжения шефа в нашем агентстве выполняются безукоснительно. Поэтому я обреченно переставляла ноги, проклиная себя за врожденную, очевидно, неспособность к иностранным языкам.

Я работала здесь второй год. Обстоятельства моего появления в агентстве до сих пор были не осознаны мною до конца. Все произошло случайно. Я училась на пятом курсе факультета журналистики и успешно работала на телевидении, когда там неожиданно появился Обнорский.

Он читал лекции по технике журналистского расследования. Слушать его я отправилась скорее из любопытства — слишком много разговоров было вокруг этих лекций на факультете. Да и сам Обнорский был для нас, студентов-журналистов, личностью известной и почитаемой. Ну как же, живой классик! Его «Переводчик» ходил на факультете по рукам. Как и все, я глотала его книги запоем, но лихо закрученные сюжетные линии меня интересовали мало. От строчки к строчке меня гнал интерес к необычайно притягательному главному герою. Этот человек искал истину, находил ее, совершал ошибки и всегда расплачивался за них сам.

Лекции Обнорский читал довольно сумбурно, но очень увлеченно. Говорил, что профессиональная журналистика обвалилась, что новую школу еще только предстоит создать. На фоне общего раздрызга, который царил тогда на факультете, он излучал уверенность. В его словах была убежденность человека, знающего и любящего свое дело. Одним словом, я твердо решила забросить литературную критику и посвятить себя журналистскому расследованию.

После того как Обнорский закончил лекцию, я подошла к нему и нахально сказала, что хочу быть расследователем. Он посмотрел на меня несколько удивленно, очевидно не ожидал подобной наглости от невзрачной студентки, и спросил: «А что вы умеете?» Я скромно потупила взор и ответила, что умею пока немного, но хочу учиться, что согласна быть стажером и вообще кем угодно — так глубоко запали мне в душу его слова… Моя лесть возымела действие. После минутного молчания мэтр сказал: «Ну что ж, давайте попробуем».

Девчонки с курса говорили мне потом: "Ну, Горностаева, ты даешь!

Все пять лет тихоней прикидывалась, а тут вдруг к Обнорскому подъехать сумела". — «Да, я та еще штучка», — отвечала им я.

Тогда я очень гордилась собой.

Попасть в агентство, о котором в городе ходило множество самых разнообразных слухов, было совсем не просто. Сегодня мои восторги несколько поубавились, потому как расследователя из меня явно не получается. Наверное, я несколько переоценила свои силы.

На английский я опоздала. Там уже вовсю шла проверка домашнего задания, которое я, конечно же, не подготовила. В нашей группе, которая изучает язык с нуля, особыми успехами не блистает никто. Разве что Зудинцев, который наверняка хитрит и имеет об английском хотя бы некоторое представление.

Наша молоденькая учительница пытается быть строгой. Она забавно складывает руки на столе, как делают это первоклассники, и говорит:

«Прошу вас учить слова. Иначе я буду ругаться». Но ругаться она не умеет, а слов мы не учим. Да и когда нам их учить…

Отмучившись после английского, я заглянула в отдел Марины Борисовны в надежде покурить с ней в ее уютной комнате. «Ой нет, Валюша, пойдем в коридор, — сказала она. — Посмотри, как у меня стало красиво после ремонта, не хочется дымить здесь». Я с тоской посмотрела на свое любимое кресло и вышла вслед за Агеевой в коридор.

Несмотря на значительную разницу в возрасте, нас связывают дружеские отношения. Агеева всегда в курсе всех дел, которые происходят в агентстве, и как начальник архивно-аналитического отдела знает множество имен и кликух представителей криминального мира.

Я люблю эту красивую женщину, избалованную мужским вниманием и обладающую довольно язвительным языком, на который лучше не попадаться. Если бы Марина Борисовна жила в рыцарские времена, на ее фамильном гербе непременно были бы начертаны слова: «Не спущу никому!» Ее постоянные стычки с Обнорским стали притчей во языцех.

Вот и сейчас она начала с того, что шеф совсем страх потерял — взвалил на ее отдел кучу дополнительной работы. Впрочем, Марина Борисовна обладает счастливой способностью быстро переключаться. Очень скоро она заговорила о своей дочери, Машке, о том, что мне необходимо устроить свою личную жизнь — потому что грех женщине моего возраста с такими роскошными рыжими волосами оставаться одной. «Ах, Валюша, когда я была молодой…»

Тема молодости любимая у Марины Борисовны. С моей точки зрения, она несколько кокетничает, потому что в свои сорок пять лет выглядит куда лучше, чем я в двадцать семь. Но на сей раз я не успела услышать очередную историю из бурной молодости Марины Борисовны.

Дверь кабинета Обнорского вдруг резко распахнулась, выпуская неизвестного мужчину. Впрочем, неизвестным он был только для меня, потому что Агеева тихонько шепнула мне на ухо: «Это Голяк». В последнее время это имя часто мелькало в сводках агентства, и я с любопытством взглянула на его обладателя.

Ничего особенно собой он не представлял. Невысокий, плотный, темные волосы, большой с залысинами лоб. Прикид тоже самый обыкновенный — джинсы, куртка, светлая голубая рубашка. Словом, ничего, что могло бы поразить воображение или хотя бы бросалось в глаза. И тем не менее что-то в этом человеке вызывало во мне беспокойство.

Когда за Голяком захлопнулась входная дверь, в коридоре появились Обнорский и Шаховский. Шеф пребывал в состоянии крайнего раздражения. Он сыпал привычным набором идиоматических выражений, смысл которых сводился к тому, что Голяк напрасно думает, что ему, козлу, удастся получить назад кассету.

Чтобы не попасться Обнорскому под горячую руку, мы с Агеевой сочли за благо разойтись по своим комнатам.

— Хау а ю? — приветствовал меня Спозаранник.

— Плохо, — ответила я ему по-русски. Порадовать своего начальника мне было действительно нечем. Текст, которой должен быть готов еще вчера, похоже, не будет написан и сегодня. А тут еще Голяк почему-то из головы не выходит.

— А что это за история с Голяком? — спросила я.

Глеб поднял на меня глаза и назидательно произнес, что вместо того, чтобы интересоваться Голяком, мне следовало бы закончить справку о топливных компаниях, которую он ждет.

— Глеб, — с надеждой сказала я, — можно завтра?

— Сегодня! — коротко отрезал он.

Змей, — подумала я. Ядовитый змей. Спорить с Глебом бессмысленно. Чужих аргументов он не признает, а его собственная работоспособность вызывает во мне здоровое чувство зависти.

Вздохнув, я включила компьютер и открыла текст ненавистной справки. В комнате было тихо. За соседним столом сидел за компьютером Зураб. Он боролся с финансовыми пирамидами и изредка давал выход переполнявшим его эмоциям, выкрикивая какие-то короткие грузинские словечки. Модестова и вовсе было не слышно. Я попыталась сосредоточиться, но топливные компании определенно не шли мне на ум. Что-то другое не давало мне покоя. «Наваждение какое-то», — подумала я, ощущая неясную тревогу.