Дело о кровавой Мэри - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 9

Вдруг дверь тихо приоткрылась, и в каюту прошмыгнул Сергей.

— Украл «запаску». Что тут у тебя происходит?

В руках он держал бумажный слепок моих губ. Схватил меня в охапку, запрокидывая голову, ища губы.

— Сергей, только не сейчас. Мне надо бежать…

Я в двух словах, переврав всю суть, нарисовала жуткую картину со злодеями и преследованиями.

— Помоги мне незамеченной сойти на берег.

Сергей кивнул и снова куда-то исчез.

А вернулся… с комплектом мужской матросской одежды. Совсем не стесняясь, я переоделась при нем, стерла помаду.

— Пошли.

Он секунду потоптался у дверей.

— А потом… в городе?…

— Дай сначала до него добраться.

Он вышел первый, пряча на груди пакет с моими документами. Я тоже прошмыгнула на луг, где быстро затерялась в толпе праздношатающихся и, обогнув бревенчатые домики, скрылась в лесу.

Там, как я знала, была дорога. Мне предстояло чуть не пол-области проехать на попутках, чтобы часов на десять раньше теплохода оказаться в Питере.

Потом я узнаю, что в это раннее время в Питере Василиса, переполошив все Агентство, мчалась в такси на Зодчего Росси, где Обнорский намеревался проводить экстренное совещание. Но еще до этого он обложил Ваську таким матом, что она даже мне потом стеснялась передать его слова.

В общем, если его ненормативную лексику переводить на привычный язык, это звучало примерно так:

— Что-о? Опять Завгородняя? Опять в «мерседесе», а мимо мужики с наганами бегают? Я разорву ее на части, пусть только появится в Питере!…

Васька поначалу даже слово вставить не могла. А потом тоже стала орать и вроде даже два раза Шефа «козлом» обозвала.

Когда они наорались, она сумела-таки вкратце передать ему мои слова.

Обнорский пришел в себя, подумал и разбудил Каширина:

Тут Светлана Аристарховна «маляву» с Острова прислала, надо бы мужиков собрать, покумекать…

И они поехали в Агентство. Васька тоже туда примчалась. Она, как мне потом долго все будут красочно живописать во всех деталях (причем деталей раз от разу становилось все больше), как фурия влетела в кабинет Шефа, вопя и продолжая размазывать слезы по щекам. Василиса обвиняла всех сразу. Сидят, мол, здесь, отъевшиеся бугаи, а бедную несчастную девочку сослали на Остров в какое-то бандитское логово. Там ее, конечно, пытают: белые рученьки небось наручниками прикованы к корабельным переборкам, о роскошную грудь тушат сигареты…

Васька взвинтила себя так, что ее пришлось отпаивать коньяком. Когда ее более-менее успокоили, мужики начали совещание.

Каширин доложил об «открытках», которые он «послал» Завгородней (то есть — мне) накануне отплытия на Валаам. Фамилия Блад была «запеленгована» сразу. Зураб сообщил, что Вера Никитична — моя соседка, что Юрка — не ее сын (как подумали они сразу), а тоже — сосед, которого мне было велено навестить в «Очищении».

Каширин представил последнюю открытку про «Очищение» — с Блад в учредителях.

Обнорский, хорошо знающий английский, моментально сопоставил водку с томатным соком с «кровавой Мэри» и с Марией Блад (это только я через двое суток на Валааме сообразила, что Блад с английского — «кровь»)…

Кстати, когда на первом этапе они расшифровали мой телефонный звонок, сам Обнорский произнес фразу, которую потом для меня и по моей же просьбе долго цитировало все Агентство: «А что, мужики, растет наша Завгородняя!…»

Естественно, что никакого труда им не стоило выяснить, что «кровавая Мэри» находится в эти часы со мной на теплоходе.

И что, скорее всего, мне грозит опасность с ее стороны. И они стали думать…

Водитель грузовика уже на второй минуте пути прекратил свои домогания, потому что я сунула ему в нос редакционное удостоверение и сказала, что если он не будет гнать и я умру «от температуры сорок» в его машине, то он — тоже труп.

Как мы ехали, не помню совсем. Я засыпала или впадала в бессознательное состояние, голова моталась из стороны в сторону. Кажется, я даже бредила.

…Когда наконец увидела на горизонте спальные массивы Питера, мне показалось, что прошло где-то полгода с того момента, как я покинула родной город.

— Встаньте где-нибудь на видном месте и вызовите «скорую». — Это последнее, что я реально запомнила из окончания поездки. Все остальное было нереальным: белые тени, запах лекарства, противный вой сирены…

— Света, ты меня слышишь?

Голос был очень знакомый, но постоянно ускользал из сознания. Я попробовала открыть глаза: веки были налиты каким-то металлом. Потом сквозь пелену проступили лица: Васькино, Шефа, Соболина, Каширина…

Они все были здесь. Я почувствовала, что слезы сами катятся по щекам. Наверное, вот так умирают от счастья…

— Света, ты меня слышишь? — снова спросил Обнорский.

Я кивнула.

— Тебе нечего больше бояться. Мы — с тобой. Кризис миновал, ты быстро поправишься.

Я снова кивнула.

— А теперь — о деле. Несколько часов назад в Мельничном Ручье у подъезда собственного дома убит только вчера назначенный новый главный врач наркодиспансера Хохлов…

У меня потемнело в глазах. Я пыталась собрать воедино разлетающиеся мысли.

…Мельничный ручей. Мельница. Мельница Сампо. Марэк. Холм. Хохлов…

— Света, — пробивался сквозь мое уплывающее сознание Обнорский, — через два часа к пристани подойдет теплоход «Остров Котлин». Мы будем его встречать.

К тому, что ты сказала Василисе по телефону, ты можешь еще что-то добавить?

— Мэри Блад! Это — она…

Обнорский уже кому-то звонил по телефону: "Завгородняя все подтверждает.

У нее много других реальных фактов. Приступайте к операции…"

Сознание уплывало. В лихорадочном мозгу мелькали разрозненные слова и картинки. Зеленые кошачьи глаза кельтской ведьмы. Синий пионерский галстук на шее пса. Чайки в иллюминаторе. Плачущий мальчик с горящей щекой на пристани.

Грустная песня Калевалы: