Дело о картине Пикассо - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 7

— «"Тогда я его у тебя украду!" — сказала журналистка „Золотой пули“ Светлана Завгородняя хозяйке вечера Музе Веселовской… К концу презентации раритетный экземпляр исчез с выставки», — прочитала я вслух. — Вовка, что это значит?

— А то и значит: сначала наша красавица грозит известному модельеру воровством, если та по-хорошему не продаст шарфик, а потом этот шарфик, стоящий немереных зеленых, благополучно исчезает с выставки в неизвестном направлении…

— Ты что хочешь сказать?.. — прошептала я.

— …Только то, что сказал. Дело приобрело огласку, сама видишь, фотодокументы налицо. Ты — главная подозреваемая.

— Ты что, действительно считаешь, что это я украла? — я аж поперхнулась.

— Ничего я не считаю! — отмахнулся Соболин. — Только Обнорский уже с утра помчался к Парубку.

— А Парубок-то тут при чем? Это дело районных ментов.

— В том-то и дело, что из-за скандала — сам губер был на выставке! — дело из района городу передали. А Парубок, сама говорила, испытывает к тебе личную неприязнь.

— Зато тебя будет любить долго и крепко, — от злости я воспользовалась запрещенным приемом: Соболин был устойчивым гомофобом.

Вовку передернуло:

— Чем язвить, лучше бы подумала, как отмываться будешь.

— А почему это именно я должна отмываться? Там больше ста человек гостей было. Этот палантин все видели, все руками щупали. Может, его губернатор спер! Муза ведь ему тоже отказала в покупке!

— Совсем чокнулась! — Вовка снова вскочил из-за стола. — Сиди и никуда не двигайся. Скоро шеф вернется.

В кабинет вбежала запыхавшаяся Лукошкина.

— Света, не волнуйся, я все знаю. И — помогу.

— Нет уж, мои дорогие! В нашей «Пуле», похоже, самому себя защищать придется. И подписку о невыезде я еще пока никому не давала…

В подъезде я чуть не смела с ног Барчик.

— Ты почему трубку отключила? — обиженно спросила она. — Я даже не. знаю, вернулась ли ты из Москвы.

— Аська, тут такое творится…

Пока мы ехали в машине, я сбивчиво рассказала ей о том, что произошло на презентации, и о том, что написали утренние газеты.

— Ну и гады! — Аська даже кулаки сжала. — Я думала, что только в актерской среде бывает такой сволочизм. А Соболин твой — последний гад! Как он вообще посмел так с тобой разговаривать!.. Ты сейчас куда?

— К Музе, конечно. Надо же узнать подробности. Заодно и платье заберу.

— Тогда подбрось меня до «Ленфильма», — засобиралась Аська. Потом немного помолчала и тихо спросила: — Света, а у тебя с Беркутовым уже… было? Ты с ним… спала?

— Нет, я с ним в ладушки в Москве играла, — разозлилась я; нашла время глупые вопросы задавать.

— …Вот не послушалась меня — потащилась с этим Беркутовым сначала на выставку, потом в Москву, вот все так и получилось…

— Да Андрей-то тут при чем? — это я прокричала ей уже в спину.

— Не строй из меня идиотку! — Муза закуривала очередную сигарету, откладывала ее в пепельницу, забывала об этом и тащила из пачки новую, снова прикуривала. — Я не утверждаю, что ты — воровка. Я просто сказала следователю, что меня удивило, когда ты вдруг еще раз попросила примерить палантин.

— Я не трогала его второй раз!

Муза стала нервно бегать по кабинету.

— Света, ну вспомни, пожалуйста, это поможет следствию… Ты подошла ко мне где-то через час после отъезда губернатора… (Знаешь, я все-таки всучила ему маленький голубой шарфик — в подарок жене…) И попросила еще раз примерить палантин. Я рассмеялась и сказала: бесполезно, все равно не продам.

— А я? — Я не верила своим ушам, но почему-то испытывала мазохистское желание дослушать этот бред до конца.

— Ты? Ты взяла палантин и обернула себя им точно так, как я тебе до этого показала. Я еще тебе сказала: смотри, мол, Светка, как тебя состарило неисполнимое желание…

— Я что — в тот момент старой была? — ахнула я.

— Не старой, а ниже ростом. К старости ведь люди всегда мельчают в параметрах.

— Ниже ростом? С чего бы это?

— Не знаю. Ниже — и ниже.

— Как сейчас? — Я встала.

— Нет, сейчас ты нормальная.

— Значит, тогда это была не я.

— Ну, знаешь…— Муза раздраженно смяла сигарету. — В таком случае, сейчас перед тобой тоже не я, а кто-то другой.

— Не исключено…— хмуро буркнула я.

Какое-то время мы посидели молча. Поразительно, но бред, который несла Муза, меня просто завораживал. До этого я никогда не замечала за собой особой любви к мистике, но сегодня с каким-то непонятным вожделением я хотела знать все новые и новые детали этой невероятной истории: вот я методом телепортации одновременно оказываюсь в разных концах света, вот я на глазах изумленной публики улетаю в окно на метле…

— А мой спутник?.. Во второй раз рядом со мной был мой спутник?

— Нет, ты была одна.

— Правильно, потому что он ушел со мной. В первый раз ушел. И не вернулся. Потому что сел в вагон московского поезда. А поскольку телепортировать умею только я, то он сидел со мной в вагоне, а я в это время — туда-сюда, туда-сюда…

— Света…— осторожно спросила Муза, — а ты уверена, что… ездила в Москву?

— Все! С меня хватит! Отдавай мне мое платье, и я ухожу.

Муза, как ужаленная, подскочила с кресла.

— Знаешь что, Света, если у меня украли дорогой палантин (а я, заметь, до этого часа тебя не подозревала), то это не означает, что в отместку лишь за возможную вероятность подозрения можно валить с больной головы на здоровую и начать подозревать в воровстве меня…

Муза так лихо завернула, что я не поняла ни слова из того, что она сказала.

— Что ты несешь?

— У меня нет твоего красного платьица. И ты это прекрасно знаешь. Потому что ты, видно, передумала оставлять его у меня и ушла с выставки именно в нем.

Как-то всего этого было уже много.

Я встала, медленно убрала в сумочку сигареты и взглянула на приятельницу уже только в дверях.

— Запомни, дорогая. Я уходила с твоей идиотской выставки в костюме! Английский такой — пиджачок и юбочка. У пиджака — одна пуговичка, у юбочки — маленькая шличка. Все — темно-оливкового цвета. Знаешь, ягодки такие бывают — оливки. С косточками или с анчоусами. Иногда — с лимоном…

— …Прекрати этот фарс! — взвизгнула Веселовская. — В красном платье!

— …Для тех, кто не понял: в кос-тю-ме! Темно-олив-ко-вом!

И я шарахнула дверью.

Напротив Музиного офиса был сквер. Лишь только я выскочила из подъезда, как с одной из лавок поднялся мужчина и пошел мне наперерез. Парубок! Только его мне сейчас и не хватало. Я резко дернулась в сторону, сделав вид, что не узнала его, но Игорь Сергеевич решительно преградил мне дорогу. Тогда я взяла сумочку под мышку и с вызовом протянула ему обе руки:

— Не стесняйтесь! Захлопывайте свои наручники.

Он улыбнулся, взял меня под руку и повел к своей насиженной скамейке.

— Зачем же сразу так? В наручниках ходят преступники. А вы — всего лишь свидетель. Правда, один из самых важных свидетелей.

— Свидетель? — обалдела я. — Не подозреваемая?

— А кто вам сказал, что вас подозревают? Муза Гурьевна? — мягко улыбнулся Парубок.

Я устало откинулась на спинку лавки. Кто бы знал, как я устала за сегодняшний день.

— «Подозревают» — это мягко сказано. Все просто уверены, что этот чертов палантин свистнула я.

— И вы очень расстроились. С Веселовской вот, видно, поссорились…

— А вы бы не расстроились?

— Я бы просто отбросил эмоции и стал рассуждать здраво. К тому же, Светлана, вы, оказывается, совсем не знаете Уголовно-процессуальный кодекс. Надо будет при случае сделать Обнорскому замечание.

— Я — журналист, а не милиционер.

— Во-первых, вы — красивая женщина, а потом уж — журналистка…

Батюшки, с каких это пор геи стали делать комплименты женщинам?