Дело о картине Пикассо - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 32

— Падай! Будешь кассеты подавать. Давай триста восьмую!

— Меня Макс зовут, — сказал я, пихая ему кассету.

— Меня — Майкл. — Кассета исчезла в чреве магнитофона и зажужжала. — Кретин…

— Кто? — обиделся я.

— Да оператор! Ни одного живого плана! Давай двести девятнадцатую!

Протягивая кассету, я завороженно следил за тем, как быстро мелькали руки Майкла, то нажимая какие-то кнопочки, то крутя какое-то колесико. На экране менялись картинки, и наконец что-то начало складываться.

— Красиво…— попробовал я «влиться в процесс».

— Говно! — отрезал Майкл. — Не срастается…

Из висящего на стене динамика раздался голос Шилькина:

— Полторы минуты до эфира!

— Иди в жопу! — отозвался Майкл, не переставая «клеить».

— На себя посмотри! — парировал динамик.

— Он нас слышит? — удивился я.

— Нет. Но и так знает…

— Ты вчера убийство клеил? — ни с того ни с сего бухнул я.

Майкл бросил на меня быстрый взгляд.

— Допустим. И чего?

В аппаратную заглянула рыжая девушка и взвизгнула:

— Майкл, финальный код!

— Две — тридцать три! — отозвался Майкл. — Так в чем дело?

Момент для разговора был явно неподходящий, но деваться было некуда.

— Да вот, некоторые говорят, что ты случайно…— замямлил я.

— Материал затер? — криво усмехнулся Майкл. Нажав какую-то кнопку, он вскочил, выхватил кассету из магнитофона и побежал к выходу. — Здесь сиди, я сейчас!

Из открытой двери послышались уже знакомые команды: «Внимание, первый… Мотор!!! Внимание третий… Видео „Смольный“ со второго! Третий, мотор!»

Вернулся Майкл и прикрыл дверь. Сев на свое кресло, он что-то пробормотал, потом повернулся ко мне.

— Объясняю для тупых. — Он вставил в магнитофон кассету. — Вот кассета, которая пошла на эфир. Чтобы стереть материал так, как он был стерт, нужно было вот так…— он показал на экран, где появилась утренняя картинка с набережной, — промотать первый кадр, поставить метку входа… вот так… и нажать на запись. То есть сделать это специально! А на хрена мне это делать специально?

— Да вроде и ни к чему, — пожал плечами я. — А вот ты говоришь: «Кассета, которая пошла на эфир». А что, была еще какая-то кассета?

— Конечно. Кассета-исходник, которую записывает камера, а мастер-кассета — та, на которую материал монтируется.

— Но тогда в чем проблема? — совсем запутался я. — Взяли бы этот самый исходник и смонтировали бы еще раз!

— Правильно мыслишь. Но в том-то и подлость, что эта сука затерла не весь материал, а оставила первый кадр — он вновь отмотался на самое начало.

— Зачем?

— А затем, чтобы никто до самого последнего момента не понял, что сюжет стерт. Режиссер, перед тем как выдать материал, всегда видит его первый кадр. И только убедившись в том, что это именно он, дает команду «Мотор!».

— И что?

— А то, что когда все поняли, что мастер-кассета затерта, исходника на студии уже не было.

У меня в голове что-то стало проясняться. Так вот какую кассету нужно найти! Значит, убийство на видеопленке до сих пор существует… Я взял след, и меня понесло.

— А когда ты видел исходник в последний раз?

Майкл моего энтузиазма не разделял и встал.

— Слушай, а тебе не кажется, что это не твое собачье дело?

— Просто помочь хочу, — сказал я, понимая, что разговор уже закончен.

— Обойдусь. — Майкл пошел к дверям. — А сперли его во время эфира.

— А кто же тогда затер мастер? — затараторил я вдогонку. Майкл задержался в дверях. — Главное, когда успел?

— Ты, по-моему, не очень-то администратор, — сказал он, внимательно меня разглядывая. — И неспроста тут появился. Так?

— Неспроста, — согласился я. — Работы нет совсем.

Хотя работы-то как раз было навалом.

Окончание последнего эфира сопровождалось такой же умиротворенной расслабухой. Первым из аппаратной вышел Градин. Оказалось, что элегантность его была, как бы это выразиться, половинчатой, что ли. Поскольку пиджак, рубашка и галстук резко контрастировали с разбитными шортами и видавшими виды кроссовками. Перехватив мой удивленный взгляд, он ухмыльнулся и пошел в гримерку.

Потом появился обессилевший Шилькин, за ним потянулись ассистенты.

— Пи-ива…— томно протянул главный режиссер, и сопровождающие его лица согласно закивали. У меня, как у собаки Павлова, немедленно проснулся условный рефлекс, и я сглотнул слюну, что не укрылось от Шилькина, который поманил меня жестом и шепнул:

— Пошли с нами в «Пушкаря». Этот кровавый денек надо запить…

Я мысленно нарисовал себе картину активного сбора информации за кружечкой-другой пивка и остался ей удовлетворен. О том, что завтра утром скажет мне Обнорский, я старался не думать.

В баре на Большой Пушкарской было пустынно. Официанты, похоже, уже привыкли к телевизионщикам и не обращали особого внимания на громогласное обсуждение местных звезд эфира и тонкостей телевизионной технологии.

Сам я после третьей кружки перестал вздрагивать от словосочетаний типа «склейка в стык» и «немонтажный переход». Пора было переходить к делу, пока я еще был в состоянии шевелить мозгами.

Майкл сидел строго напротив и делал вид, что абсолютно не замечает моего присутствия. Зато Шилькин, заметно охмелев, постоянно обращался ко мне, вновь и вновь возвращаясь к утреннему происшествию.

— Макс, да ты пойми, — страдальчески гудел он, — кто-то ведь предал нас, просто предал! А ведь среди наших — некому! А кто-то все-таки предал… И раз уж ты с нами, то…

— Да брось ты, Илья, — перебил я его, опасаясь, что он сболтнет про меня лишнего. — Сколько народу эту пленку видело — соблазн перепродать конкурентам, тем же бандитам, ментам, в конце концов… Думаешь, у вас никто не может быть завербован?

— Никто, — он пристукнул кружкой по столу. — Ручаюсь. За своих ребят — за всех р-ручаюсь.

— За всех, за всех?

Неожиданно встрепенулся Майкл:

— Точно! Вертелся же этот… Стажер! Коль, ну помнишь, такой худенький!

— А разве он на этой неделе приходил? — с сомнением отозвался Норвежцев, отвлекаясь от пространного объяснения Полтешку, как надо и как не надо монтировать.

— Был, — настаивал Майкл. — Точно был! Возле монтажной крутился…

— Кто такой? — меня очень смущала горячность Майкла.

— А хрен его знает, студент какой-то.

— Их к нам толпами присылают…— неожиданно поддержал его Шилькин. — Да у нас такое творится — себя не помнишь!

— Да уж, у вас шумновато, — согласился я.

— А ты-то где раньше работал? — поинтересовался Норвежцев.

— Я-то? — мне вспомнились последние полчаса перед эфиром. — Практически в самом тихом и спокойном месте на земле.

Я сидел на любимом диванчике шефа, потирая виски. Обнорский смотрел на меня без сострадания.

— Налаживаешь личные контакты? — язвительно принюхался он. — Молодец…

— Сами просили шифроваться, Андрей Викторович, — буркнул я. — Объявили бы на НТВ честно, так, мол, и так, вот вам великий сыщик Кононов Макс. А то — «новый администра-а-атор…»

— Ладно, не ной. Есть результаты?

Я многозначительно посмотрел в потолок и поморщился — двигать глазами было больно. «Нет у меня никаких результатов, дорогой шеф», — подумал я. И сказал:

— Есть один след. Стажер. Никто его не запомнил. Возможно, профессионал. Буду разрабатывать. Кассету найду.

— Послушай, великий сыщик, — Обнорский присел передо мной на корточки, как воспитательница в детском саду перед клопом, кидающимся камнями на прогулке. — Ты как думаешь, зачем тебя в эти новости послали?

— Кассету искать, — послушно промямлил я.

Обнорский посмотрел на меня брезгливо.

— Кассету?.. И для чего же нам, по-твоему, кассета?

— Так это… Коллегам помогаем. И вообще…— я очень старался на него не дышать.

— Да ты, Кононов, вконец все мозги пропил! — взорвался Обнорский и, встав, шваркнул кулаком по столу. — Ты хоть помнишь, что на кассете этой — убийство! Резонансное, настоящее! Тебе вообще кто-нибудь говорил, чем занимается Агентство, в котором ты работаешь?!