Дело о картине Пикассо - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 29

— Слушай, старик, а что случилось-то? Я так и не понял.

Шилькин прямо-таки вонзил в губы сигарету и принялся со смаком материться, как человек, который на время забыл о какой-то неприятности и вдруг о ней вспомнил. Я с интересом прислушивался, запоминая по ходу дела новые для себя обороты, среди которых встречались даже узкоспециальные, например, «ёб твою, телевизор, мать!». Закончив ругаться, Илья перевел дыхание и, к моему удивлению, довольно быстро и внятно обрисовал ситуацию.

Сегодняшним утром съемочная группа снимала видовые планы для архива. В объектив, кроме красот родного города, время от времени попадали и его жители. И вот, в частности, когда камера двигалась вдоль парапета набережной, в кадре оказалась сценка оживленного разговора троих мужчин. Оператор не придал этому значения, и только когда завизжали шины автомобиля — инстинктивно повернул объектив. С набережной резко уходил черный «опель», а там, где только что было трое — остался лишь один, причем в весьма неловкой позе. Какая-то сердобольная бабуся, выгуливающая собачку, тронула его за плечо, и мужик тут же сполз на землю, имея в районе солнечного сплетения большое кровяное пятно. Опытные новостийщики тут же смекнули, что они умудрились запечатлеть сцену убийства и, вызвав «скорую», понеслись в редакцию.

Материал попал на студию перед самым эфиром. Пока его наскоро монтировали, вторая бригада сообщила, что убитый — Козлов. Это была сенсация вдвойне. И когда ведущая «подвела» к сюжету — всю выпускающую бригаду разбил паралич. Поскольку оказалось, что от материала остался лишь один крохотный кадрик на секунду. А дальше — все стерто.

Илья довольно подробно передал мне содержание последующего разговора с ведущей, и я был вынужден мысленно признать, что такого, конечно, я от нее не ожидал. Хотя, возможно, Шилькин цитировал ее неточно. Учитывая наше предстоящее с ней знакомство, я даже разволновался, отчего сразу же захотел пива.

Тем временем Шилькин повторил, как важно для всей редакции узнать, кто же подкинул ей такую подлянку, и посмотрел на меня с такой надеждой, что мне захотелось пива еще больше, и я стал думать о Юльке, чтобы отвлечься. Стоит ли говорить, что жажда стала просто нестерпимой…

На студии мне почти понравилось. Она напоминала уютный, хорошо оснащенный сумасшедший дом. Как в этом бедламе не пропало вообще все, было непонятно.

Картина была следующая: большая светлая комната, по периметру уставленная компьютерами, гудела как пчелиный улей — обрывки каких-то звуковых дорожек, перекрикивание людей, работающий телевизор и беспрерывные телефонные звонки создавали такую какофонию, что мне сразу стало не по себе. За компьютерами сидели журналисты — их я распознал без труда. Хотя «сидели» — это определение было очень условным: какой-то щуплый субъект в кожаном пиджаке печатал стоя. Стриженая девица в чем-то красно-сине-цикламеновом забралась с ногами на крошечный стульчик и подпрыгивала от восторга, глядя в стоящий рядом монитор. Рядом южного вида здоровяк смачно колотил по клавиатуре, нимало не смущаясь тем, что прямо перед ним на столе расположились практически обнаженные бедра жгучей брюнетки с огромными глазищами. Она, впрочем, тоже не особенно смущалась — внимание ее было приковано к тексту, выползающему на экран синхронно с движениями толстых пальцев здоровяка. Из чего я сделал вывод, что он — редактор (в чем впоследствии с гордостью убедился). Картину дополняли кипы газет и исписанных бумаг, чашки с недопитым кофе и разбросанные по всем столам личные вещи работников редакции — от мобильников до пудрениц.

В центре всей этой чайханы (которую все называли по западному — «ньюс-рум») стоял небольшой столик с компьютером, за которым сидела сероглазая красавица с отсутствующим и потому теплым взглядом. В каждой руке она держала по две телефонные трубки. Попеременно прижимая их к плечу, она разговаривала то с одной, то с другой и умудрялась, к тому же, отдавать какие-то указания проходящим, а, вернее сказать, пролетающим мимо людям. Время от времени через ньюс-рум пробегал некто с огромной стопкой кассет, закрывающих его целиком и тем самым не позволяющих определить его пол. Существо вопило странные слова, вроде:

— Брилев!!! Тебе осеннюю развязку?! Пончева! Хватай «досьешного» Крамарева и дуй во вторую, к Норвежцеву!!!

После этого существо улетало, оставив после себя легкое дуновение ветерка и шелест разбросанной по столам бумаги.

К этому нужно добавить, что Шилькин, только войдя, тут же вписался в эту гонку и, едва успев бросить на ходу той сероглазой и многорукой у компьютера, что я — новый администратор Макс, исчез за какой-то дверью.

Я стоял, вжавшись в стену, и гадал о том, что сказал бы Спозаранник, глядя на такую «штабную культуру». И с чего же я начну свои поиски, если в том, что тут кто делает — нет решительно никакой возможности разобраться… Неожиданно под самым моим ухом раздался вопль, заставивший меня вздрогнуть.

— Сколько до эфира?! Ларис! — Я осторожно опустил глаза и увидел рядом с собой ту самую Ирину Виноградову. Узнать в ней ведущую было непросто — в бигуди и парикмахерской накидке она напоминала мамашу, проспавшую молоко на плите.

Сероглазая Шива — Лариса умудрилась высвободить руку и два раза энергично растопырить кисть, что, вероятно, означало «десять минут».

Из-за угла выглянул Шилысин и, проревев: «Нисколько! Марш в гримерку!!!», подмигнул мне и исчез.

Виноградова побежала куда-то по коридору, едва не сбив с ног черноглазого паренька в теплом свитере, держащего над головой кассету, как Чапай — винтовку при форсировании Урала. Не обратив на ее силовой прием никакого внимания, он подскочил к Ларисе и что-то горячо зашептал. Лариса болезненно поморщилась и кивнула на меня. Паренек с сомнением взглянул в мою сторону, и я приветливо ему улыбнулся, отчего парнишка стал испуганно оглядываться, — видимо, улыбаться друг другу тут было не принято. Все же он подошел ко мне.

— Ты новый администратор?

— Скорее, стажер, — осторожно сказал я.

— Давай, закажи перегон на Москву через…— он посмотрел на часы, потом на меня, — минут через сорок.

— А…— начал я уточнять, но юноша испарился, сунув мне в руки кассету.

Зато вместо него материализовалась девушка с обиженным лицом и по последней моде торчащими из джинсов трусиками. На голове ее были наушники, провод от них она держала в руке. Глядя куда-то в сторону, но явно обращаясь ко мне, она громко сказала:

— У меня плеер не работает! Где инженер?

Я не без удовольствия принялся разглядывать ее талию и, ничего не обнаружив, спросил:

— А где у вас плеер?

— Чего? — спросила она, вглядываясь в мои губы.

Я приподнял один из наушников и повторил:

— Ну плеер-то где?

— Да вон же! — раздраженно проговорила она и махнула рукой в сторону огромного видеомагнитофона у окна.

— Понял. А…

Но девушка уже ушла. И я пошел к Ларисе. Дождавшись секундной паузы, во время которой она меняла телефонные трубки, я сказал:

— Девушка… Тут меня просили насчет Москвы и плеер у девушки…

— Да пошли ты ее! — ласково сказала Лариса, поднимая очередную трубку. — Алло, НТВ, минуту… Москва — это дело режиссеров. — Она неожиданно набрала воздуха в легкие и завопила: — Петров!!!

Я снова вздрогнул от неожиданности. Тут же появился флегматичный молодой человек и поинтересовался:

— Чего надо?

— У просмотрового поста голова забилась.

— Сейчас.

Явно обессилев от этого долгого диалога, он поплелся в указанном направлении, бесцеремонно отодвинул девушку в наушниках вместе со стулом и стал ковыряться отверткой в панели плеера. Я подумал, что у меня тоже основательно «забилась голова». И если бы кто-нибудь сердобольный поковырялся бы в ней отверткой, то… Но тут снова раздался вопль. Кричал низкорослый всклокоченный репортер в крохотных очках, сильно смахивающий на маньяка, чей портрет недавно прикрепил к своей «Доске почета» Каширин: