Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Байки служивых людей - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 23


23
Изменить размер шрифта:

Эта история началась для меня в восемьдесят третьем, когда я еще не был сотрудником милиции. Я был студентом четвертого курса университета. Пора незрелого максимализма, разочарований и юношеской бесшабашности. Белые ночи, запретный еще Бродский, портвейн за два рубля семь копеек. Распускающаяся сакура, которая вблизи оказалась засохшей березой.

...Итак, история началась с того, что в июне восемьдесят третьего года я вписался в драку в баре на Наличной улице. А нетрезвый мужик, с которым я подрался, оказался опером Петроградского РУВД. Он постращал меня удостоверением, переписал мои данные и сказал, чтобы завтра я — как штык! — был у него. Тогда эта была катастрофа! Ты понимаешь.

Я — чего греха таить? — напуган. Прихожу, он со мной проводит какую-то странную беседу на тему: драться нехорошо. Да, отвечаю, худо. Больше не буду. И все. На этом — все. Только напоследок он мне:

— Но вам следует зайти на Лиговский, 55.

— А что такое? — спрашиваю.

— Там все объяснят. Комната такая-то.

Через знакомых узнаю, что же такое находится на Лиговке, пятьдесят пять. Мама ты моя, отдел спецслужбы. Становится мне еще страшнее. Еду я туда в самых растрепанных чувствах., спецслужба! Это что же? Сейчас смешно, а тогда не до смеха было. Приехал, представился, жду немедленного расстрела в подвале с последующей тайной кремацией. Меня, однако, не расстреливают, на дыбе не подвешивают и даже лампу в лицо не направляют. А ведут со мной странный разговор:

— Ну, Женя, где работаешь-учишься?

— Учусь... Восточный факультет университета, четвертый курс.

— Ага... Так-так... А много ли иностранцев у вас?

— Хватает.

— В общежитии бываешь? С людьми в контакте?

— Бываю. В контакте.

— Так-так... Хорошо. С людьми нужно в контакте быть. Мы все интернационалисты. Ну а водку пьешь?

— Пью, если в хорошей компании, — отвечаю, а про себя думаю: то ли я говорю? Но вроде бы то, потому что мне кивают и разговаривают вполне доброжелательно:

— Верно. В хорошей компании отчего не выпить? Ну а если бы ты о краже услышал, сообщил бы нам?

Естественно, я отвечаю «да». И его, этого опера, мой ответ вполне устраивает.

— Ладушки, — говорит он, — вот тебе бумага, напиши-ка свою автобиографию.

Написал, автобиография в двадцать лет не Бог весть какая длинная. Но вижу, что шансы ее продлить есть — расстрел, кажется, отменяется, тайная кремация тоже... Опер с биографией познакомился, дает еще один лист.

— Перечислите, — говорит, — несколько ваших знакомых по университету.

Я в недоумении: зачем?..

Отвечает веско, значительно:

— Так надо. Вот здесь напишите: «Мои связи», перечислите несколько фамилий и распишитесь.

Черканул я ему пять фамилий.. На сердце нехорошо, тревожно. Муторно. Не цветет сакура, стоит голая, засохшая...

— Спасибо, — говорит опер. — Вы свободны.

Ушел я. Ушел в полном недоумении. В голове крутится: спецслужба, иностранцы, кража... Что все это означает, понять не могу.

...Понял спустя пять лет, когда сам уже работал в спецслужбе. Было дело так. Уходит на повышение один из оперативников, а его агентуру распределяют по остальным операм. Мне достались трое агентов. И трое доверенных лиц. В чем разница между доверенным лицом и агентом? Объясняю.

Агент — это человек, который дал подписку о сотрудничестве с органами. Он получает задания и обязан их выполнять, хотя, конечно, запросто может и не выполнить. А доверенное лицо никаких подписок о сотрудничестве не дает, и вся наша работа построена на доверительных отношениях. На доверенное лицо оформляется справка, но это ни к чему его не обязывает. Всю информацию он дает в устном виде. Хочет — дает, а уж не хочет — не дает. А агент обязан, но это опять же в теории. На практике такую пургу гнали... тошно!

Ну так вот... получаю я в наследство от опера Храброва часть его агентуры. Хорошо, нужно знакомиться. Открываю первое попавшееся личное дело — и становится мне худо. Агент Кондрашов Евгений Владимирович. Агентурное прозвище — Белов. Есть еще некоторая надежда на совпадение. Есть. Но все последующие записи ее начисто развеивают. Сижу ошеломленный и листаю свое собственное агентурное дело. Я, оказывается, «на связи» с восемьдесят третьего года. От подписи отказался, но реальный кандидат на вербовку... Автобиография... список связей по университету. За пять лет из-под меня раскрыли штук двадцать преступлений. Я, оказывается, за это даже деньги получал. По десять-пятнадцать-двадцать рублей за каждое раскрытие... десятка — это, конечно, деньги небольшие, но по тем временам все-таки литр водки. Разумеется, они и тратились операми на водку, помогая выполнить план рюмочным, закусочным, пельменным.

Последнее «мое» агентурное сообщение было написано всего лишь месяц назад. С «моей» информации раскрыли кражу магнитофона.

Удивительная история?.. А на самом-то деле ничего удивительного в ней нет. Самая обыкновенная история в условиях бюрократической системы, которая требует одного: дай план! И опер дает план. Он заводит всеми правдами и неправдами положенное количество агентов и доверенных лиц. Доверенных писали вообще без счета, потому что проверять это никто не будет... да и невозможно это проверить. Да и желания нет. За то время, что прошло с момента моей «вербовки», у меня сменилось четверо курирующих офицеров. Четверо! И ни один из них не пожелал вызвать к себе «агента Белова» познакомиться. Если бы я не заглянул в «свое личное дело», то, вполне вероятно, мог бы, еще долго «поставлять информацию». И получать пьяные десятки...

Кому эта бутафория нужна? Господи, да никому. Она вредна и порочна изначально. Хотя бы потому, что отнимает у опера время, которого не хватает острейшим образом. Времени оперу не хватает так же, как воздуха астматику. Но он тратит его на написание липовых бумаг, бумажек и бумажонок. На каждой из них стоит гриф «Совершенно секретно». Скрипят шариковые ручки, стучат машинки, бормочут принтеры. Работа кипит!

На определенном уровне невообразимый бумажный вал заслоняет уже и саму цель — борьбу с преступностью. Но, кажется, это понимают только те, кто внизу — на земле. А милицейские генералы всего этого не видят. С вершины бумажного вала все, что происходит там, внизу, представляется копошением человечков в погонах или без них, с головой или без нее.

Среди этих человечков гордо шагает агент Белов.

Мата Хари

(полуоптимистическое послесловие)

Если послушать мои рассказы об особенностях национальной агентуры, может сложиться впечатление, что настоящих-то агентов вовсе и не существует. Да и вообще — милицейская работа — сплошной фарс, замешанный на крутой пьянке и приправленный бестолковщиной.

Это, однако же, не так... Меньше всего мне хотелось бы очернить своих товарищей. Когда опер болеет за дело, когда он человек неравнодушный, он изыскивает возможности работать даже в условиях Зазеркалья. В подтверждение я расскажу историю из собственной практики.

...Итак, была у меня агентесса. Звали ее... пусть будет Марина. Наркоманка, лет под тридцать. Когда-то была красивой женщиной. Но — наркотики! Этим все сказано. Познакомился я с ней, когда взяли ее мужа. Он был кидала, грабитель, имел уже два срока. И тоже сидел на игле... Но внутренний стержень имел, друзей своих сдавать не стал. Держался достойно, а это всегда вызывает уважение. Среди уголовной мрази таких немного.

В общем, взял его с поличным. И для нас, и для него совершенно очевидно, что будет сидеть. Впереди у него ломка, тяжелейшая депрессия, которая значительно страшней ломки. Он все это прекрасно понимает, но держится. Только тогда встрепенулся, когда собрались ехать к нему домой с обыском. Он говорит:

— Ребята, давайте по-человечески. Я все эпизоды беру на себя. Все признаю. А вы отложите обыск на денек... У меня жена, ребенок. Жена тоже на игле. Вы — говорю прямо — найдете наркоту и ее под кайфом. А значит, посадите. Так?

— Так, — говорю. — А что ты предлагаешь?