Байки служивых людей - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 20

А у меня есть «консервированный агент». Очень даже хорошая закуска... Титры... главный консультант генерал-майор Проценко.

Тот, «сургучно-консервный», случай мог бы показаться крайностью... если бы не было других. Анекдотичных, когда смеешься до колик в животе, и трагичных, когда совсем не до смеха. Почему я вообще об этом говорю? Из желания похихикать? Нет, от боли...

Агентура. Она разная бывает — агентура. В восемьдесят седьмом, когда я уже работал в спецслужбе, мне довелось принимать чужих агентов. Я расскажу, как и почему это произошло, когда мы доберемся до истории агента Белова. А пока остановимся на нескольких колоритных примерах.

Итак, я принимаю чужих агентов, как принимают мебель по описи. Но это же люди, не мебель. Мне, оперу Кондрашову, с ними работать. И я начинаю знакомиться. Сначала по папкам личных и рабочих дел, что хранятся у секретчицы, а затем приглашаю каждого для беседы глаза в глаза.

...Агент Матильда. Бог ты мой! Шесть томов рабочих дел... Шесть томов! Что-то тут не так, думаю. Чтобы выдать такое количество информации — а рабочее дело агента содержит копии его донесений, — нужно не есть, не спать, знать всех до единого жуликов Ленинграда и стучать безостановочно. С трепетом открываю я первый том. Нет, все-таки какая-то ошибка: донесения Матильды датированы 1949 годом. Архивная пыль, пожелтевшие листы... Трофейные аккордеоны, папиросы «Казбек», абажуры с кистями, облигации государственных займов... Ошибочка, товарищ секретчица, делам Матильды пора лежать в архиве. Я беру папку с личным делом. И первое, что мне бросается в глаза, — справка НКВД: «...родственников на оккупированных территориях нет». И лиловая печать. Я обалдел и сам мгновенно покрылся архивной пылью. Я стал читать эти раритетные материалы и читал всю ночь до утра. Погода той осенней ночью была какой-то сатанинской, штормовой ветер с Финского залива грохотал жестью на крыше, на Неве непрерывно выла пароходная сирена... Я мент, опер, а не кисейная барышня, но, когда я читал эти донесения, на душе у меня становилось все паскуднее. Мне виделась трагедия молоденькой ткачихи с комбината «Красный маяк», которую бездушная машина превратила в сексота... Извини за избитые обороты, но именно так я все это ощущал. Такое было у меня душевное состояние.

«Я могу сообщить, что вор по кличке Глыба освободился из мест заключения и сейчас живет на Васильевском острове...»

«Сообщаю, что прядильщица Осипенко Надежда хвастала, что украла 3 (три) бобины суровой нити, продала их сапожнику Юсупу и купила на преступные деньги картошки детям своим — Ольге и Павлику».

«Источник сообщает, что водитель грузовика ЗИЛ, госномер ... слил со своего автомобиля тридцать литров бензина и продал их...»

Первые донесения Матильды не содержали никакой полезной информации. Скорее всего, они писались под принуждением курирующего опера. Но с каждым годом их тональность менялась. Появилась бойкость и вместо неуклюже-штатского «Я могу сообщить» уверенно-ментовское «Источник сообщает». Появился кураж и желание стучать, стучать, стучать... закладывать, сдавать, продавать.

В середине пятидесятых Матильда перешла работать буфетчицей в пивную. Навряд ли она смогла бы это сделать без помощи куратора. Разливать пиво в Советском Союзе — почти то же самое, что получить государственную премию. В пивнухе Матильда развернулась вовсю, агентурные сообщения от нее поступали еженедельно, а то и чаще. Прав я или не прав — не знаю, но мне кажется, что она кайфовала, испытывая тайную власть над людьми... К общепиту Матильда прикипела сердцем и больше уже никогда с ним не расставалась. Она работала в буфетах, шашлычных, ресторанах. И непрерывно информировала своего опера. Менялись опера, а Матильда оставалась. На пенсию она ушла в восемьдесят втором... В это время агентесса-ветеран работала официанткой в БХСС. Господи, неужели она и там стучала? Донесений за этот период ее трудовой биографии в деле не было. Но я-то убежден, что не стучать она уже просто не могла...

Я мент, я обязан приветствовать активного агента. От прикосновения к Матильде мне стало противно, как от тарелки общепитовского борща с дохлой мухой... Через два дня мы встретились лично. В кабинет вошла пожилая — очень пожилая! — женщина с жиденькими крашеными волосами. Невзрачная, с испитым лицом. Пришла минута в минуту. Села, поставила на мой стол хозяйственную сумку, закурила «беломор»... глядит с прищуром.

— Елена Ивановна, — сказал я после того, как мы познакомились, — а как у вас со здоровьем?

— Херово, — ответила Матильда сипло. — Гипертония, молодой человек, радикулит, почки ни в пи...ду.

— Да, да, — говорю я, — понимаю. Возраст, блокада, всю жизнь на тяжелой работе.

— И на ответст... ответственной, — сказала она, закашлявшись, обдавая меня запахом перегара. — На агентурной работе всю жизнь.

— Да, Елена Ивановна, мы очень высоко ценим вашу многолетнюю помощь. Понимаем, что вам пора уже и отдохнуть. Вы мне сейчас напишите объяснительную о состоянии здоровья, и мы..

— Какую объяснительную?! Вы что, оперуполномоченный? Я с начальником розыска еб...сь, когда тебя на свете не было. Из-под меня не одна зона жуликами и антисоветчиками наполнена. Не буду я тебе объяснительных писать. Вот... принимай агентурную записку о квартирной краже.

Я просто дар речи потерял. Мне, поверишь ли, страшно стало. Сталинским чем-то таким повеяло, жутким. Галифе, ТТ, папироска... «Сообщаю, что прядильщица Осипенко Надежда... украла 3 (три) бобины суровой нити... купила картошки детям своим — Ольге и Павлику. Матильда».

Мы разговаривали около получаса. Разумеется, я ее не убедил. Больше того — после нашей беседы она написала рапорт начальнику. Сообщила, что о/у Кондрашов Е. В. склонял ее к отказу от агентурной работы.

Еще около года агент Матильда снабжала меня информацией. Как правило, совершенно никудышной. А потом она, пьяная, попала под трамвай, погибла. Аккурат на 7 ноября это случилось. Родных у Елены Ивановны не оказалось, похоронили ее за казенный счет. Я был на кладбище... Холмик... табличка: «Грошик Е. И. 1927-1988». Если бы я имел моральное право, то поставил бы другую табличку: «Агент Матильда».

Другие типажи? Да ради Бога. Сколько угодно. Только учти — глубины какой-то в них нет. Блатной колорит? Да! Но, как правило, внутреннее убожество, ограниченность, тупость и — если угодно — подлость. Матильда, разумеется, монстр. Но что-то в ней было... стержень какой-то, что ли?

А в этих? Нет... не ощутил. Я всегда старался агента понять, проникнуть внутрь. Но внутри чаще всего оказывалось пусто. Пустоту они заполняли водкой, анашой, телевизором...

Были два матерых «платника» — Цыган и Федя. Их знали все старые опера. Оба, считай, из ИВС не вылезали. Когда вылезали, шли воровать. Тащили все, везде и без разбору. Однажды понадобились они мне оба. Вызываю. Приходят. Бог мой, какие типажи. Сеньор Чезаре Ломброзо был бы в восторге... я тоже обалдел. От пьянки у обоих морды красные, руки от наколок синие. У Цыгана грудь нараспашку, наколото: «Смерть ментам!» Ой-ей-й!

Я их пригласил, чтобы проинструктировать перед тем, как в камеру запустить к одному барыге. А Федя мне первым делом:

— Опохмелиться есть, начальник?

Куда денешься? Налил им по стакану какой-то дряни чернильной. Засосали в момент... смотреть тошно: пальцы дрожат, кадык дергается. Давятся, но пьют... Засосали со слезою в мутном глазу. И — зырк-зырк — по кабинету.

— О, — кричит Цыган, — шуба!

А у меня в углу женская черная мутоновая шуба валяется. Драная, рваная. Не помню уж... с какого-то обыска, что ли? Но — точно могу сказать — незапротоколированная по причине полной ненужности.

— О, — кричит Цыган, — шуба!

— Ну и что? — спрашиваю.

— Так она у тебя, начальник, незапротоколированная, — отвечает и — шасть — уже на себя надел. Довольный, спасу нет. Так в этой шубе в камеру и отправился...