Дикие - Конран Ширли - Страница 7

К тому времени Сильвана уже окончательно поняла, что не сможет говорить с мужем о себе и об их взаимоотношениях, слова не придут к ней. Поначалу она боялась спрашивать Артура о горькой правде, а теперь она боялась услышать ее от него. Ее страшила мысль о том, что однажды Артур разведется с ней. Она боялась проснуться в одно прекрасное утро и услышать, как внутренний голос вкрадчиво нашептывает: «И что теперь?» В ее душе поднималась настоящая паника при одной только мысли о том, что она может остаться без мужа, что ее могут отослать домой, в Рим, как какой-нибудь экспортный бракованный товар. Она боялась услышать усмешку отца и его страшные слова:

«А я что говорил?» Поэтому, после того как несколько ее робких попыток завести дискуссию на эту неприятную тему было умело отведены Артуром, Сильвана смирилась и закрыла глаза на отсутствие в своем сердце семейного счастья. В конце концов, спустя два года после женитьбы страсть всегда трансформируется в спокойную привязанность, разве не так?

Правда, в случае с Артуром и речи не могло быть о привязанности. Он был попросту равнодушен к жене. Постепенно он стал считать свою Сильвану незначительной и безнадежной личностью. Ему казалось, впрочем, это было недалеко от истины, у нее дрожит голос, когда она говорит, и что сам процесс беседы является действием, для которого ей приходится прикладывать огромные усилия. Для остальных людей Сильвана была рассеянной, всегда погруженной в свои думы и сторонящейся общества женщиной. Она сама чувствовала, что между ней и жизнью как будто воздвигнута прочная стеклянная стена. Но она не — могла понять: в аквариум ли она смотрит или из аквариума? Она никому не поверяла свои переживания и свое унижение, так как предчувствовала, что жалость постороннего человека сделает ее муку еще невыносимее.

Она очень привязалась к своей малышке, круглолицей Лоренце, которая постоянно пускала пузыри и мочила свои очаровательные ползунки, которые шили для нее итальянские монахини. Всякий в «Нэксусе» отлично знал, что Артур вновь вернул себе все свои холостяцкие привычки и в последнее время стал все чаще пользоваться своей старой квартирой в отеле, которая всегда была готова для приема высокопоставленных лиц из «Нэксуса».

Удивительно, но он был преисполнен огромной гордости за себя, когда увидел перед собой крохотное красное и все какое-то сморщенное личико малютки Лоренцы и услышал ее крик.

— Она пошла в тебя, сказала Сильвана, и Артур при этих словах весь так и засветился от радости.

В течение трех месяцев после рождения Лоренцы старая детская Артура, которая состояла из четырех комнат, была отремонтирована и декорирована в бледно-розовый цвет. С того момента Сильвана поняла, что может получить все, что ни попросит… при условии, что это «все» требуется Лоренце. Все, кроме денег.

Артур никогда не допускал, чтобы у Сильваны была хоть какая-нибудь наличность. Все финансы в доме находились под строжайшим контролем. Туристские счета (Сильвана часто ездила в Рим к родителям), счета от «Валентино» и «Элизабет Арден» с Пятой-авеню, где Сильвана покупала все свое «кристиандиоровское» белье, оплачивались неизменно секретарем Артура. И дело вовсе не в том, что муж был скуп. Как раз наоборот. Если, скажем, Сильване хотелось иметь новую машину, ей нужно было всего лишь напомнить об этом Артуру в сентябре, когда он заказывал новые модели на следующий год. Будучи воспитанным матерью, Артур имел хороший вкус на драгоценности и любил приобретать их. Поэтому у Сильваны были в шкатулке настоящие россыпи изумрудов, жемчуга, сапфиров и бриллиантов (рубины Артур никогда не покупал, так как считал этот камень вульгарным). И все же, что касается наличных денег, у Сильваны их не было.

Артур прекрасно знал, что наличные деньги — это свобода. Достаточно было подкопить совсем немного, и можно было смело уезжать в любом направлении. Артур не очень-то был заинтересован в том, чтобы Сильвана оставалась с ним, но он не хотел также, чтобы она оставила его. Сам факт присутствия в его доме жены давал ему козыри перед любовницами, которые могли стать слишком требовательными. К тому же он был католиком и поэтому для него не существовало понятия «развод». Следовательно, он не давал Сильване ни одного шанса, чтобы она смогла избавиться от своей скуки и своего унижения. Она была полностью зависима от мужниных прихотей и мужниных денег. Сильвана стыдилась своего беспомощного положения, чувствовала шаткость и убогость своей внутренней жизни. Она отвернулась от мира. Она пыталась сделать так, чтобы с ней ничего не случилось, в этом случае ничто и не приносило ей вреда. Ее тело жило, но в душе она ощущала могильный мрак. К тому же Артур больше не интересовался даже ее телом. Она шла по жизни вяло и апатично, будто лунатик, и всякий раз умело скрывала за изящными манерами назревавший внутри нее гнев на мужа.

Однажды ей не удалось сдержаться.

У Грэхемов была своя десятиместная яхта в Монте-Карло, и обычно каждый июль они проводили на ее борту с несколькими друзьями, дрейфуя по Средиземному морю. Одной звездной ночью 1968 года вся компания сошла на берег в Каннах, чтобы пообедать в «Карлтоне», и Артур слишком много выпил там солодового виски «Лафроэг». Возвращаясь на баркасе с берега, он имел неосторожность сказать Сильване о том, что все считают, что она вышла за него замуж только из-за денег.

Сильвана (она была на обеде в зеленом платье без пояса) вскочила на ноги при этих словах, едва не опрокинув их баркас, и вскричала в гневе:

— Мой отец назвал тебя «пляжным юнцом», и в последнее время я все больше соглашаюсь с этой точкой зрения! А насчет твоих денег… Смотри: вот как они мне нужны!

С этими словами она сорвала свои изумрудные сережки и швырнула их за борт.

Наступила тягостная тишина. Но Сильвана на сделанном не успокоилась. Она сняла с себя изумрудный браслет и тоже кинула его в черные, расходящиеся кругами воды. Баркас почти коснулся борта яхты, когда Сильване удалось снять с пальца огромное обручальное кольцо с изумрудом.

Она подняла его к луне и звездам на вытянутой руке и спросила:

— Сколько ты заплатил за него, милый? — С этими словами кольцо было отправлено вслед за браслетом и сережками, а Сильвана победно засмеялась.

Один из гостей-мужчин схватил Артура в тот самый момент, когда он вскочил на ноги и собирался было броситься на Сильвану. Матрос, стоявший у штурвала, крикнул:

— Внимание!

В суматохе они чуть было не протаранили своим баркасом чье-то чужое судно, спокойно стоявшее на причале. Сильвана первой взобралась по веревочному трапу на борт их яхты. Не обращая никакого внимания на своих гостей, она сразу же устремилась в свою каюту, заперла дверь на ключ и стала отпирать свой сейф. Она была в таком возбуждении, что ей пришлось дважды набирать шифровую комбинацию цифр. Наконец сейф был открыт, и она осторожно вытащила оттуда зеленую шкатулку, обтянутую марокканской кожей. В шкатулке были ее драгоценности. Открыв дверь, она выбежала из каюты и помчалась по коридору обратно на палубу.

Взмахнув над головой жемчужным ожерельем, когда-то принадлежавшем Екатерине Великой, Сильвана крикнула:

— Сколько оно тебе стоило, Артур? — И с этими словами она швырнула, насколько могла, ожерелье далеко в воду.

На этот раз для того, чтобы удержать рвущегося Артура, понадобились усилия уже двух мужчин.

— А теперь, Артур:.. — торопливо и возбужденно говорила Сильвана, нашаривая пальцами очередное ювелирное украшение в шкатулке. — Подожди…

— Успокойся, Артур… В самом деле… Держи себя в руках, — увещевали ее мужа гости.

Бриллиантовое ожерелье взметнулось к звездам и затем упало в их водяное отражение.

— А это во сколько обошлось тебе, каро, а? — кричала Сильвана. На этот раз в ее руке оказалась целая горсть бриллиантовых брошей в виде звездочек эпохи королей Эдуардов.

С соседних яхт послышались заспанные голоса, которые умоляли о соблюдении тишины в вежливых тонах и не очень. А Сильвана — с удивительной скоростью и явным удовольствием — продолжала расшвыривать по темной воде серебряно-черного Средиземного моря свои драгоценности. Затем она демонстративно зевнула, потянулась и неспешно отправилась обратно в свою каюту. Ей было удивительно легко, а что касается души, то она просто ликовала — все накопленное за годы супружества унижение испарилось, как утренний морской туман.