Перевод стихотворения «Прекраснейший на свете» опубликован в сборнике «Итальянская лирика, XX век», М., 1968; переводы двух других стихотворений выполнены для настоящего издания.

ЗИМНЕЕ

«…хру-у-у-у-сть»…

внезапный скрежет —

и трещина по льду прошла узором.

«На берег!» — люди закричали хором,

боясь, что их от берега отрежет

случайным злом живой излом, в котором

еще немного — и вода забрезжит.

«Останься!» — Я ответил взглядом смелым.

«Прошу!» — Я руку вырвать не пытался.

«Останься, если любишь!» — Я остался.

Над зеркалом неверным, опустелым,

она и я парим единым целым,

ликуя: нам одним каток достался!

Одни — что сердцу может быть угодней?

Без прошлого, в безумстве упоенном,

мы, отраженные стеклянным лоном,

скользили все быстрее, все свободней.

У края хруст раздался — безысходней…

У края хруст раздался — глуше тоном…

И, весь похолодев, как тот, кто рядом

услышал Смерть — ее смешок постылый,

я наклонился, будто над могилой, —

и два лица из мрака вырвал взглядом,

безжизненных, чуть тронутых распадом…

У края хруст раздался — с новой силой…

И сладостную жизнь мою, несчастный,

оплакал я, оплакал все, что бренно.

О голос страха — инстинктивный, властный!

О жажда жизни, как ты неизменна!

Конец?.. Я пальцы вызволил из плена

и выбрался на берег безопасный…

Она одна на ледяной площадке

осталась — полновластная царица,

но вот, в конце концов устав кружиться,

взошла на берег — озорные прядки,

прекрасна, словно трепетная птица,

во взоре — дерзость, дерзость без оглядки.

Спокойно среди радостного гула,

как будто не она его причина,

туда, где я с приятелями чинно

стоял, она пройти не преминула.

«Спасибо, сударь мой! — и протянула

с усмешкой руку мне. — Хорош мужчина!»

ТОТО МЕРУМЕНИ [152]

Изящные балконы от глаз листва укрыла, —

заросший сад не знает заботы человека…

В моих стихах встречалась стократ такая вилла,

пример архитектуры семнадцатого века.

Ей бесконечно трудно мириться с долей новой,

она грустит о частых ватагах шумных в старом

саду, о пышных пиршествах под сводами столовой

и о балах в гостиной, уплывшей к антикварам.

Бывал здесь Дом Ансальдо, и Дом Раттацци — тоже [153],

а кто владельцев виллы сегодня навещает?

Авто, фырча, подкатит — и пассажиры в коже

горгоной о приезде своем оповещают [154].

Залаяла собака, шаги — и дверь бесшумно

открылась… Здесь, где тихо, как в монастырской келье,

живет Тото Мерумени; мать не встает с постели,

на ладан тетка дышит, а дядя — слабоумный.

Двадцатипятилетний Тото — раним, изнежен,

неплохо образован, словесности любитель,

умом не блещет… Нравственность? О! здесь Тото небрежен,

сын времени, прогресса типичный представитель.

Он не богат, и время «сбывать слова» [155]приспело

(его кумир, Петрарка!) — статейки нынче в моде,

но он избрал изгнанье, милей не зная дела,

чем о былых проказах размыслить на свободе.

Нельзя назвать недобрым его. Он деньги может

для бедных дать, он первую пошлет клубнику другу,

придет с вопросом школьник — он школьнику поможет,

окажет эмигранту посильную услугу.

Свои ошибки зная, он не кусает локти.

Нельзя назвать недобрым его. Он добр, по Ницше:

«…меня смешат ничтожества, что добротою высшей

кичатся лишь затем, что у них тупые когти…»

Труды окончив, можно и поиграть немножко

под вековою сенью на травке глянцевитой

с любезными друзьями — охрипшей сойкой, кошкой

и чудо-обезьянкой, чье имя Макакита…

III

Жизнь все свои посулы давно взяла обратно.

Он звал Любовь, лелея актрис мечтою жаркой, —

актрисы и принцессы исчезли безвозвратно,

теперь он делит ложе с молоденькой кухаркой.

Лишь только дом затихнет, на цыпочках девица,

свежа, как ранним утром на ветке плод нектарный,

к нему, босая, входит и на него ложится —

и он ее сжимает в объятьях, благодарный…

Истоки чувств со временем сухими оказались —

последствия болезни неизлечимо стойкой:

с беднягой сделал то же мучительный анализ,

что сильный ветер делает с пылающей постройкой.

Но, как на месте дома, доставшегося в пищу

огню, родятся шпажники — пожарищ украшенье,

сия душа, которая подобна пепелищу,

стихи — цветочки чахлые — рождает в утешенье…

Тото почти что счастлив. Он мысль перемежает

созвучьями, — безделье простительно невежде!

Тото в себе замкнулся, Тото соображает,

жизнь Духа постигая, не понятую прежде.

Поскольку голос небольшой — и бесконечна нива

любимого искусства и свой всему черед,

Тото творит — наука мне! — и ждет честолюбиво.

Однажды он родился. Однажды он умрет.