Поэт - Коннелли Майкл - Страница 31

Скоро начнется охота, и ко мне придет слава. Но им не найти меня никогда. Им не дано понять. И я всегда буду готов к их действиям.

Теперь я решил — настало время рассказать всю историю. И хочу ее рассказать. Я напишу обо всем, что было, что есть, и еще — обо всем, что есть я. В этих окошках вы увидите мою жизнь и мою смерть. Ноутбук «БОСВЕЛЛ» не осуждает, не сжимается в страхе от единого слова. Кто лучше «БОСВЕЛЛА», ноутбука, выслушает мою исповедь ? Кто, если не «БОСВЕЛЛ», станет моим лучшим биографом? Сейчас я начну рассказывать. Включите свои фотовспышки. Я буду жить и умирать здесь, в темноте.

ИНОГДА ЧЕЛОВЕК СТРАДАЕТ НЕОБЫКНОВЕННО, ТЕРПЕЛИВО И С ЛЮБОВЬЮ

Я не написал этого сразу, а думаю, что следовало. Это не имело значения потому, что я верю. Мое страдание — моя вера и терпение. Они не уйдут никогда. Они поведут меня. Они — это я. Теперь я вижу. Думаю, значение сказанного в том, что боль — это дорога, которой мы следуем в жизни. Можно сказать, боль мостит этот путь из всего, что мы совершаем и чем становимся. А мы принимает боль. Мы получаем ее как знание и любим это знание за его жестокую правду. Нам не дано иного выбора.

Я чувствую это с полной ясностью и пониманием. Могу обратиться к прошлому и видеть, как боль влияла на мои решения. Могу смотреть в будущее и предвидеть, что со мной произойдет. Теперь я не должен идти. Дорога движется подо мной сама, несет вперед сквозь время, словно лента эскалатора. Она принесла меня сюда. Боль — это утес, где разбит мой лагерь. Я преступник. Я Идол. Боль — моя сущность. Моя боль, я вместе с тобой. Пока смерть не разлучит нас.

Езжайте осторожнее, дорогие друзья.

Гладден перечитал текст еще раз, чувствуя в нем глубокий смысл. Автор целился в самую точку.

Вернувшись в главное меню, Гладден перешел в раздел «Бартер», чтобы посмотреть, есть ли новые заказчики. Их не оказалось. Напечатав команду, он покинул раздел. Затем выключил питание и опустил крышку ноутбука.

Теперь Гладдена охватил досада за камеру, оставшуюся в полиции. Едва ли стоило рисковать, пытаясь ее выручить, но средств на покупку новой у него не осталось. И еще он знал, что без хорошей камеры нельзя выполнить заказ. Значит, он не получит и денег. Нараставшее озлобление жгло его изнутри, словно по венам текли острые обломки бритвенных лезвий. Он решил купить новый фотоаппарат после того, как сумеет устроить денежный перевод из Флориды.

Подойдя к окну, Гладден посмотрел на ленту из машин, медленно ползших по Сансет. Словно бесконечная подвижная парковка. Он задумался: вот дымящее железо. Вот живая плоть. Куда они едут? И еще один вопрос — много ли их, сидящих в своих машинах и так похожих на него? Сколько из них слышат голоса, как он, чувствуя, что в них впиваются невидимые лезвия? И скольким хватает мужества бороться? В нем снова закипела злоба. Теперь внутри было что-то вполне ощутимое, в горле распускался черный цветок, и он вызывал удушье.

Подойдя к телефону, он набрал номер, полученный от Краснера. Суитцер снял трубку после четырех звонков.

— Суитцер, вы не заняты?

— Кто это?

— Это я. Как дети?

— Что... Кто это?

Чутье подсказывало Гладдену: сейчас же повесь трубку. К чему связываться? Но он был так любопытен!

— У вас моя фотокамера.

На том конце провода наступила короткая тишина.

— Мистер Брисбен? Как поживаете?

— Спасибо, детектив, прекрасно.

— Действительно, камера у нас. Есть распоряжение вернуть ее, раз с помощью этого оборудования вы зарабатываете на жизнь. Не желаете ли назначить встречу, чтобы получить свою собственность?

Гладден закрыл глаза и сжал телефонную трубку так, словно хотел ее сплющить. Они знают. Если бы не знали, он сказал бы: забудь о камере. Но им что-то известно. Хотят заманить его к себе.

Вопрос, все ли им известно? Гладдену хотелось закричать, однако еще сильнее было желание успокоиться.

«Никаких резких движений», — подумал он.

— Я об этом поразмыслю.

— Слушайте, это же превосходная вещь. Не знаю, так ли хорошо она снимает, но я не возражал бы заполучить такую. Если хотите, она все еще здесь...

— Хер тебе, а не камеру.

От злости Гладден готов был взорваться. Слова приходилось цедить сквозь сжатые судорогой зубы.

— Видишь ли, Брисбен, я просто делаю свою работу. Если из-за камеры у тебя проблемы, нужно связаться со мной, и мы что-нибудь придумаем. Если захочешь вернуть себе камеру, просто приди за ней. Но я не останусь стоять и смотреть...

— Есть у тебя дети?

На линии наступила тишина, и все же Гладден знал: детектив все еще его слушает.

— Что ты сказал?

— Что слышал.

— Не попытаешься же ты взяться за мою семью, ты, жалкий ублюдок, сукин сын!

На мгновение Гладден запнулся. Потом в горле послышался слабый звук, быстро нараставший, переходя в маниакальный смех. Звук вырвался неосознанно, и какое-то время Гладден не мог рассуждать и ничего не слышал. Он положил телефонную трубку на базу, и смех сразу прекратился, словно его отрезало. По лицу поползла мерзкая гримаса, и он крикнул в пустоту своей комнаты. Крик с трудом вырвался наружу сквозь крепко сжатые зубы:

— Твою мать!

Подняв крышку ноутбука, Гладден включил его и нашел директорию с фотографиями. Экран хорош для ноутбука, но графическая система не соответствовала возможностям настольного компьютера. Все же фотографии оказались довольно четкими, и Гладден попытался заняться делом. Он просматривал папки, снимок за снимком. Его коллекция ужасов состояла из мертвых и живых. Так или иначе, он находил в этих снимках утешение — ощущение мнимого контроля над всем, с чем сталкивался в реальности.

Однако то, что он видел перед собой, одновременно угнетало. Все эти маленькие жертвы, то, что он совершил. Принесенные им, чтобы успокоить собственные раны. Он понимал, насколько эгоистичными и извращенными его действия казались другим. А то, что он обратил эти жертвы в деньги, лишало покоя вовсе, превращая свершившийся акт в омерзительное и ненавистное самому Гладдену действо.

Прав Суитцер, и правы остальные. Он заслужил свою участь, став добычей охотников. Перевернувшись на спину, Гладден посмотрел на много раз залитый, в пятнах от протекшей воды потолок. Подступили слезы. Закрыв глаза, он попробовал успокоиться и заснуть.

Лучший Друг оставался рядом с ним, в темноте. Как и всегда. С обычным выражением и с ужасной прорезью вместо рта.

Кто-то постучал. Гладден открыл глаза, взгляд упал на входную дверь. Услышав, как скважину царапает ключ, он резко сел. Надо же так облажаться! Конечно, Суитцер отследил звонок. Они догадались, что он позвонит!

Дверь в комнату открылась. В дверях стояла невысокая чернокожая горничная, одетая в белое, с двумя полотенцами на сгибе руки.

— Обслуживание, — сказала она. — Извините, но сегодня я позже обычного. Много работы. Завтра уберу вашу комнату в первую очередь.

Гладден шумно выдохнул, с сожалением заметив, что не позаботился повесить на дверь табличку «Не беспокоить».

— Все в порядке. — Он быстро встал, преграждая ей путь. — Сегодня только поменяйте полотенца.

Когда Гладден брал полотенца, то заметил вышитое на ее форме имя «Евангелина». Лицо миловидное, и он мысленно посочувствовал ее работе: несладко убирать за другими.

— Спасибо, Евангелина.

Гладден заметил, как ее взгляд следил за путем его перемещения по комнате и остановился на кровати. Постель на ней не была разобрана. Вчера вечером он не стал снимать покрывало.

Затем она снова посмотрела на Гладдена и кивнула, изобразив подобие улыбки.

— Что-нибудь еще?

— Нет, Евангелина.

— Удачного дня.

Гладден закрыл дверь и обернулся к кровати. Там лежал раскрытый и включенный ноутбук. На экране остался один из снимков.

Вернувшись к двери, он снова ее открыл и встал в проем, туда, где только что стояла горничная. Он посмотрел на компьютер. Все видно совершенно ясно. Мальчик, лежащий на земле, и что-то еще рядом с ним на фоне белого снега: что это, как не кровь?