Поэт - Коннелли Майкл - Страница 18

Что же, таковы природа бизнеса и суть конкуренции. Мы соревнуемся друг с другом, и мы конкурируем с другой газетой. Поэтому уверен: кто-то постоянно наблюдает за мной, когда я расхаживаю по отделу новостей. Некоторым из молодых репортеров я казался, в свете моих статей, чуть ли не героем с особым талантом и способностью всегда попадать в точку. Впрочем, для других я наверняка лишь жалкий писака с незаслуженно высокой зарплатой. Динозавр, Жаль, пристрелить нельзя.

Ну и хорошо. Это радует.

Городские газеты Денвера давали материал в крупные ежедневные издания Нью-Йорка, Чикаго и Вашингтона. Наверное, давно следовало переехать, воспользовавшись предложением «Лос-Анджелес таймс», сделанным несколько лет назад.

Ладно, зато я сумел использовать переезд как средство отвоевать у Гленна ставку репортера по убийствам. Он-то считал, что предложение касалось работы непосредственно с горячими полицейскими новостями. Разумеется, я не сказал ему всего: приглашение исходило от пригородного издания, «Вэлли эдишн».

И Гленн обещал открыть криминальную рубрику, если я решу остаться. Временами я считал свое согласие ошибкой. Видимо, такому, как я, лучше начинать с нуля и на новом месте.

Утреннее соревнование мы прошли с честью. Я отложил газеты и принялся за распечатку из библиотеки. Лори Прайн откопала в газетах восточных штатов несколько серьезных статей, анализировавших патологию самоубийств в полицейской среде, и штук пять коротких заметок по той же теме со всей страны. Исключение она сделала в одном случае: для статьи из «Денвер пост», о моем брате.

Большая часть пространных публикаций подавала случившееся как неизбежный риск, сопровождающий работу полицейского. Каждая начиналась с разбора частного случая самоубийства, переходя затем к дискуссии с участием психиатров и полицейских экспертов. И все об одном: что заставляет копа «глотать» пулю из собственной пушки?

Статьи делали вывод о существовании неявной связи между самоубийством, совершаемым полицейским, и стрессом, который он испытывал на службе, отмечая присутствие триггера, то есть события, травмировавшего сознание жертвы в определенное время.

Статьи казались полезными, так как в них упоминались эксперты, чьи имена могли понадобиться в дальнейшем. Некоторые ссылались на проводимое с финансовым участием ФБР научное исследование. Самоубийствами сотрудников полиции занимался Фонд поддержки правопорядка в Вашингтоне. Я подчеркнул эту информацию, надеясь использовать статистику фонда или самого бюро, чтобы придать своим материалам актуальность и вес.

Раздался звонок телефона — оказалось, это мама. С ней мы не разговаривали с похорон. После обычных вопросов о моей поездке она перешла к сути дела:

— Райли сказала, что ты решил писать про Шона.

Это вовсе не звучало вопросом, но я ответил так, словно хотел отчитаться:

— Да, собираюсь.

— Почему, Джон?

Только она могла называть меня Джоном.

— Потому что должен. Я... просто я не могу жить так, словно ничего не произошло. По крайней мере я обязан понять.

— Ты вечно разбирал свои игрушки на части, помнишь, Джон? Помнишь все, что ты разломал?

— Ма, ну о чем ты говоришь? Это же...

— Я говорю о том, что, разобрав на части, ты никогда не умел составить эти части обратно. И что ты получал в итоге? Ничего. Джимми, ничего не вернуть.

— Ма, ты говоришь ерунду. Ты же видишь, я должен это сделать.

Не понимаю, почему так легко раздражаюсь, начиная разговаривать с матерью.

— А ты подумал о ком-то еще, кроме себя? Ты понимаешь, насколько заденет всех эта история, будучи напечатанной в газете?

— Если ты имеешь в виду отца, я думаю, это ему поможет.

Наступило долгое молчание, и я представил мать сидящей на кухне около стола, с телефонной трубкой возле уха. Наверное, отец рядом и боится со мной разговаривать.

— Что ты предлагаешь? — тихо спросил я. — Что вы оба предложите?

— Разумеется, ничего, — проговорила она с печалью. — Никто ничего не знает.

Снова наступила тишина, а затем мать прибегла к последнему доводу:

— Джон, пожалуйста. Лучше оставить это дело личным.

— Так же, как с Сарой?

— Что ты имеешь в виду?

— Вы никогда не говорили об этом... вы никогда не говорили со мной...

— Я еще не могу говорить об этом.

— И не сможешь никогда, Прошло только двадцать лет.

— Не надо сарказма, Джон, это не тот случай.

— Извини. Видишь ли, я только стараюсь не делать так, как уже было.

— Пожалуйста, подумай о том, что я тебе сказала.

— Подумаю, — ответил я. — И дам тебе знать.

Она зло повесила трубку, так же как и я. Меня задело, что она воспротивилась идее писать про Шона. Словно старалась защитить его или в чем-то поспособствовать. Но он уже умер. А я еще жил.

Приподнявшись на стуле, я посмотрел вокруг, поверх звуконепроницаемых перегородок, отделявших мою ячейку от других. Отдел новостей постепенно оживал.

Гленн уже покинул свое место; теперь он беседовал с редактором утреннего выпуска, стоя возле дверей его кабинета и явно обсуждая, как правильнее «накрыть» тему покушения на доктора из клиники. Плюхнувшись обратно на стул, я удачно ускользнул от взгляда Гленна, опасаясь, что мне поручат ассистировать в этой писанине.

От переписывания по новой я старался уклоняться. Обычно на место преступления или стихийного бедствия посылали целую толпу репортеров, и все они должны были звонить, сообщая информацию. После этого мне следовало сочинить статью к сроку, а еще решить, чьей фамилией ее подписать. Таков газетный бизнес в чистом виде: быстрота и натиск. В подобных заданиях я всегда выгорал дотла. И теперь хотелось только одного: чтобы меня оставили в покое и позволили работать по собственной теме — убийства.

Почти уже собравшись взять распечатку в кафетерий, позже, когда никто не сможет меня увидеть, в последний момент я передумал и решил дочитать до конца. Самый интересный текст оказался опубликованным в «Нью-Йорк таймс», пятью месяцами ранее. Это не случайность. «Таймс» — поистине Святой Грааль журналистики. Лучшее.

Начав читать, я вскоре отложил статью, решив оставить ее напоследок. Просмотрев остальной материал, взял еще чашку кофе и принялся перечитывать статью из «Таймс», посвятив ей остаток времени.

Гвоздевыми новостями оказались три вроде бы независимых самоубийства, совершенных полицейскими Нью-Йорка за период в шесть недель. Жертвы не знали друг друга, но все они пострадали от «полицейской тоски», как это тут же окрестили в прессе.

Двое застрелились дома, а один наложил на себя руки прямо в коридоре, где кололись героином наркоманы, на глазах у шести окаменевших хиппи, с ужасом смотревших на него.

В статье говорилось о растущей цепи самоубийств сотрудников полиции и об исследовании этого явления, проводимом совместно службой ФБР по изучению мотивов поведения и Фондом поддержки правопорядка. Статья цитировала высказывания директора фонда, Натана Форда, и я сделал пометку в своем блокноте. Его имя могло пригодиться позже.

Форд заявил, что в проекте изучаются все случаи самоубийств полицейских, произошедшие в течение последних пяти лет, и тщательно изучается их возможное сходство. Главное, по его мнению, в том, что невозможно заранее определить, кто именно подвержен «полицейской тоске». Тем не менее при своевременной диагностике оказать помощь можно. Если сам сотрудник желает этого.

Форд упомянул о цели проекта: создании базы данных, которую затем преобразуют в набор правил, помогающих выявить заболевших «полицейской тоской» офицеров прежде, чем будет уже поздно.

В боковой полосе «Таймс» перепечатала историю годичной давности о случае в Чикаго, когда полицейский пытался преодолеть себя и все же кончил жизнь трагически.

Когда я прочитал, дыхание внезапно перехватило.

Детектив полиции Чикаго, Джон Брукс, обратился к психотерапевту. Его мучила депрессия, вызванная одним из расследованных убийств. Речь шла о похищении и убийстве двенадцатилетнего мальчика по имени Бобби Смазерс. Мальчик исчез за два дня до того, как его останки обнаружили на снегу возле зверинца в Линкольн-парке. Он оказался задушен. Восемь из десяти пальцев отсутствовали.