Поэт - Коннелли Майкл - Страница 1

Майкл Коннелли

Поэт

Мне хотелось поблагодарить за хорошую работу и за помощь очень многих людей.

Огромная благодарность — моему редактору, Майклу Питчу, за многотрудную и, как всегда, кропотливую работу над рукописью, а также и его коллегам в Литле и Брауне.

Особый привет посылаю своему другу Тому Рашу за усилия в поддержку этой книги и Бетти Пауэр, вынесшей на своих плечах неподъемный груз набора текста.

Также благодарю моих агентов, Филиппа Шпитцера и Джоэла Готлера, находившихся в нужном месте и в нужное время при рождении идеи. Еще раз спасибо.

Моей жене, Линде, а также остальным членам семьи, оказавшим неоценимую помощь при чтении самых первых черновиков и показавшим много раз, где именно я не прав.

Я в огромном долгу перед братом моего отца, Доналдом Коннелли, за рассказы о воспитании близнецов.

Благодарю Мишел Брустин и Дэвида Персли за истинно творческие советы. Спасибо прекрасным писателям из Чикаго Биллу Райну и Ричарду Уиттингхэму за их исследования, а также Рику и Ким Гарза.

И наконец, я должен поблагодарить многочисленных продавцов книг, знакомство с которыми произошло за последние несколько лет: тех, кто, собственно, и доносит мои книги до читателей.

Посвящается Филиппу Шпитцеру и Джоэлу Готлеру — прекрасным советчикам и моим ближайшим друзьям.

Глава 1

Смерть — моя жизнь. Это занятие и заработок. Моя профессиональная репутация. Я общался со смертью почтительно и аккуратно. Как приличествует владельцу похоронного бюро, всегда мрачному и исполненному сочувствия.

Так бывает, если человек, испытавший утрату, стоит рядом. Когда ты один, действуешь иначе, со сноровкой ремесленника. Всегда думал, что секрет общения со смертью — держать ее на расстоянии вытянутой руки. Таковы правила. Не давай смерти дышать тебе в лицо.

Но правила не защитили меня. Пришли два детектива, сказали про Шона, и вдруг навалилось немое, холодное оцепенение. Перемещаясь в пространстве, словно под водой, я пытался рассмотреть окружающее сквозь мутное стекло автомобиля.

В зеркале я видел отражение собственных глаз. Оно появлялось там каждый раз, когда позади машины на дорогу падал свет уличных фонарей. Знакомый взгляд. Один из тысяч тех, что я наблюдал годами у только что осиротевших людей.

Из двух детективов я был знаком с одним — Гарольдом Векслером. Впервые мы встретились несколько месяцев назад, когда я вместе с Шоном зашел выпить в «Лишнюю кружку». Когда-то Шон и Векслер вместе служили в городском авиапатруле полицейского департамента Денвера.

Помню, Шон называл его Вексом. Полицейские всегда придумывают друг другу клички. Векслер — это Векс, а Шон почему-то стал Маком. Попадаются клички совершенно нелестные, но копы вроде не против.

Я знал одного парня в Колорадо-Спрингс по имени Ското, которого остальные запросто называли Скрото. Некоторые впадали в особый цинизм, применяя полное латинское наименование мошонки — «скротум». Шутка, позволительная в окружении друзей, однако чреватая расправой в любой другой ситуации.

Векслер походил на небольшого быка, могучего и низкорослого. С годами от сигарет и виски голос его сильно огрубел. А лошадиное лицо с выступавшими скулами и резко очерченным носом было вечно красным.

В тот раз он потягивал «Джим Бим» со льдом.

Меня всегда интересовало, что именно пьют полицейские. Выбор алкоголя способен многое сказать. Если человек любит виски, уверен, ему часто доводилось видеть такое, что обычному гражданину и не снилось.

Шон в тот вечер пил пиво, светлое. Неудивительно, ведь он был довольно молодым, хотя, несмотря на годы, командовал подразделением. Векслер выглядел старше минимум лет на десять. Наверное, со временем Шон мог пройти его путь, стал бы похож на Векслера и научился пить виски. Теперь этого не узнать.

Кажется, всю дорогу из Денвера я размышлял о том вечере в «Лишней кружке». Не то чтобы особенный выдался вечер. Мы с братом просто пили на пару, обосновавшись в баре для полицейских. Хотя после того вечера между нами не было ничего хорошего. До Терезы Лофтон.

Воспоминание вновь перенесло меня «под воду». Разум отказывался верить, и подступили горькие слезы.

Могло показаться, что это первая настоящая драма за тридцать четыре года моей жизни. Однако была и смерть сестры. Сара... По молодости я толком не смог осознать потерю. Я не чувствовал боли в момент ее трагического ухода.

Теперь горе воспринималось гораздо острее: ужас в том, что я даже не имел понятия, как близко от своего финала находился Шон. Он будто продолжал оставаться светлым пивом, когда все наши друзья уже стали виски со льдом.

Разумеется, я представлял, насколько жалким выглядело мое запоздалое чувство. Правда состояла вот в чем: мы с Шоном давно не нуждались друг в друге, наши пути разошлись. Об этом я вспоминал всякий раз, когда тоска подступала к горлу.

Однажды брат рассказал о своей теории предела. Он решил, что каждый коп, имеющий дело с убийствами, имеет свой собственный предел, но не знает о его существовании, пока не достигнет конкретного пункта. Шон подразумевал количество трупов. Мол, существует некое количество мертвых тел, которое полицейский способен увидеть без последствий для себя. Есть предел, свой для каждого копа.

Одни подходят к нему быстро. Другие расследуют убийства по двадцать лет и удаляются на покой, так и не приблизившись к критической точке. И все же предел существует, и может пробить час...

Некоторые тогда садятся за бумажную работу, другие просто сдают жетоны или совершают что-нибудь похуже. Потому что больше не могут на это смотреть. Не могут видеть ни одно мертвое тело. Увидел его — значит, перешел свой предел. Значит, вляпался. И однажды ты рухнешь наземь, поймав свою пулю. Так считал Шон.

Вдруг я понял, что Рей Сент-Луис, второй детектив, что-то бормочет, обращаясь явно ко мне. Он специально повернулся на сиденье, чтобы посмотреть назад.

Ростом Рей выше Векслера. Даже в тусклом освещении салона я хорошо различал фактуру его рябого лица. Незнакомый с Реем прежде, я кое-что слышал о нем от других полицейских, знал и его кличку — Большой Пес.

Впервые увидев его и Векслера в холле «Роки», я вдруг подумал, что вместе ребята могут составить отличную пару в кино. Они будто сошли с экрана старого полуночного детектива. Длинные темные пальто, шляпы. Наверное, в такой сцене уместны черно-белые тона.

— Послушай, Джек. Мы скажем ей сами. Это наша работа. Просто хотим иметь на подхвате кого-то вроде тебя. Побудь с ней, если понадобится. Думаю, сам поймешь, нужна ли твоя поддержка. Договорились?

— Ладно.

— Спасибо, Джек.

Мы ехали к Шону домой. Конечно, не на квартиру в Денвере, делить которую приходилось с четырьмя другими полицейскими, чтобы в соответствии с законом считаться жителем Денвера. На наш стук отзовутся в другом месте, в Боулдере, и на пороге нас встретит его жена, Райли.

Никто не решился ее предупредить. И она не узнает, что за новость ждет у порога, пока не откроет дверь и не увидит нас троих, без Шона. Жены полицейских понимают все сразу. Они живут в постоянном страхе, заранее готовясь к такому моменту. И всякий раз, едва в дверь постучат, они боятся увидеть за ней вестника смерти.

— Знаете, она поймет, — сказал я.

— Ну да, конечно, — ответил Векслер. — Они всегда понимают.

«Да уж», — подумал я. Эти двое заранее ждут понимания, пусть только откроется дверь. Понимание облегчит задачу.

Я опустил голову, и подбородок уткнулся в грудь. Пальцы машинально подтолкнули очки вверх, к переносице. Казалось, я превратился в одного из героев собственных произведений, демонстрирующих людское горе и утраты. Тех опусов, над которыми я усердно работал, выдавая на-гора газетную полосу в тридцать дюймов длиной, да еще с заранее определенным подтекстом. Теперь я сам стал частью сюжета.