Ловушка - Карранса Майте - Страница 14

— Послушай, у тебя сместился правый глаз. Он твой собственный?

Наглая коротышка с актерским именем явно обожала подобные выходки.

Марина выпалила первое, что пришло ей в голову.

— Это связано с атмосферным давлением.

— Что-что?

— Атмосферное давление. Когда самолет резко падает вниз, глаза могут вылезать из орбит.

Антавиана молчала, старательно вспоминая, дошла ли она по физике до темы об атмосферном давлении или же в это время болела ангиной.

— А сейчас он падает?

— Ты разве не чувствуешь?

Когда Антавиану охватывал страх, она вела себя соответственно возрасту. Она вдруг побледнела и на всякий случай зажмурила свои живые, широко распахнутые глаза, прижав пальцами веки, чтобы стекла ее очков не вывалились в иллюминатор.

Марина воспользовалась этим, чтобы вернуть крохотную голубую линзу на прежнее место и мимоходом, пока никто не видел, поправить левую грудь, которая в действительности представляла собой не что иное, как скомканный гольф, засунутый в чашечку бюстгальтера Анхелы.

Луси так укачало, что она ничего не заметила.

Наконец катание по американским горкам, точнее по воздушным ямам, закончилось. Снова загорелся свет, все приободрились, и Марина, то есть уже Анхела, взглянула, по возможности, в иллюминатор.

Самолет приближался к Дублину.

Марине никак не верилось, что с этого самого дня ее зовут Анхелой, что ей шестнадцать лет, что у нее светлые волосы, голубые глаза, что она хорошо говорит по-английски, получив по языку почти отличную оценку. Ведь стоило на нее взглянуть, как все становилось ясно.

Ей, по глупому стечению обстоятельств, досталось среднее место в ряду, чего никто никогда не пожелал бы. И сам этот факт никак не вписывался в новый идеальный образ Марины. Каким образом она позволила втиснуть себя в середину, точно кусок колбасы в сандвич? Одно дело быть воспитанной и любезной, каковой она намеревалась стать, совсем другое — выставить себя в глупом виде, что явно демонстрировало ее нынешнее положение, то есть расположение.

«Что-то пошло не так», — эта мысль не давала Марине покоя, ибо, став другим человеком, она не могла допустить провала. Если она — ее собственная сестра, то должна быть ею во всех отношениях. В подобной ситуации Анхела, наверное, сидела бы непосредственно у иллюминатора, а для того чтобы там оказаться, ей было бы достаточно одной обворожительной улыбки.

Анхела без труда добивалась всего, чего хотела, что лишь усугубляло ее достоинства. Хуже всего, что у Анхелы все получалось красиво в любой ситуации, сколь бы неблагоприятной она ни была. Анхела знала, как завести разговор с продавцом фруктов о белых грушах, знала, как вести себя на дискотеке, забывшись в танце, и как привлечь к себе внимание диск-жокея. Она умела проводить время дома, вечно занятая чем-то: то помогая маме накрывать на стол, то ведя разговоры с аутичным отцом, или рассказывая новые анекдоты Марине, а еще находя время и желание болтать по Интернету и делать домашнее задание.

Чем бы занималась Анхела во время двухчасового полета в Дублин, оказавшись в окружении двух незнакомых девиц?

«Вне всякого сомнения, она подружилась бы с ними», — заключила Марина, удрученная этим открытием.

«Анхела по природе умеет сопереживать», — всегда твердила их мать в супермаркете, покупая одежду старшей дочери и демонстрируя этим, что знакома с книгой Колемана «Чувственное взаимопонимание».

Эту книгу никто не читал, хотя все матери рекомендовали ее друг другу во время своих многочисленных разговоров о воспитании детей. Тема книги сводилась к одному главному принципу: люди делятся на эмоционально разумных и эмоционально неразумных. Все зависит от гена-мутанта по имени «умение сопереживать». Тот, у кого такой ген был, умел сопереживать, что означало нечто вроде умения производить хорошее впечатление на всякого и пользоваться этим, не вызывая ни у кого неудовольствия.

Марина признавала, что Анхела обладает способностью еще как сопереживать. Она сопереживала всем, кто попадался на ее пути: слепому, улитке или полицейскому. В таких случаях — Марина это знала наверняка — Анхела сопереживала и смеялась как ни одна из ее безобразных спутниц, которые, к счастью (или к несчастью), оказались рядом, а именно неприятная Луси и противная Антавиана.

Неприятная Луси часто улыбалась, соглашаясь, что говорило о многом в ее пользу. А противная Антавиана принялась за старое, едва атмосферное давление упало настолько, что ее глазам уже ничто не угрожало и она могла без страха разглядывать окружающих.

— Ты крашеная, да?

— Как и ты.

Марина ответила на авось и попала точно в цель.

— Однако у меня это незаметно, так как это мой естественный цвет. А вот у тебя, извини, сразу видно, правда же?

В волосах Марины были темные прогалины. Это безобразие на ее голове сотворила мать, которая, чтобы сэкономить четыре сантима, не позволила Марине отправиться в парикмахерскую. Но какое дело назойливой девчонке до ее волос, до ее матери и до…

— Я тоже очень хотела покрасить волосы, но не решилась. А у вас обеих это получилось очень хорошо, — примиряюще произнесла Луси.

«Интересно, это легко? — подумала Марина, от возмущения чуть не отвесив соседке пощечину. — Интересно, легко ли произносить примиряющие слова, и насколько хорошо они вообще действуют?»

Ведь если подумать, в роли примирительницы должна была выступить Анхела, то есть она сама. Примирительницам присущ моральный статус, достаточный, чтобы играть роль лидеров. Анхела всегда была лидером, всегда избегала конфронтаций и поэтому сеяла мир и любовь, дарила поцелуи и объятия…

Марина понимала, что должна возглавить примирение и обратилась к Луси, изобразив на лице глупую улыбку.

— Попробуй, возможно, тебе это пойдет на пользу.

Ледяное молчание.

Марина высказалась.

Марина опростоволосилась.

Марине следовало думать, прежде чем говорить.

Как можно было сказать человеку, который нацепил очки весом двенадцать килограммов, что с ним все почти безнадежно? А ведь она сказала именно это. И как раз так ее поняла уродливая Луси, теперь отчаянно нуждавшаяся в утешении. Это уловила Антавиана, выдав ехидный смешок.

Стало яснее ясного, что Марине следует чаще упражняться в сопереживании и примирении. А пока, решив отложить этот процесс до поры до времени, она молчала и думала, как выполнить свое поручение, не отвлекаясь на мелочи.

Ей придется забыть о своих комплексах и не упустить мгновения, когда ей дадут знак, что пора сыграть роль спасительницы. Марина вспомнила, как трогательно выглядела умирающая сестра, ставшая жертвой волшебных чар, убеждая Марину, что только она способна вернуть ей здоровье.

Объяснения Лилиан звучали туманно, фея говорила, что к Марине кто-то подойдет и что она узнает этого человека по его рукам.Но кто это может быть? С какой стороны он подойдет? Сейчас она окружена с двух сторон, но ни одно из этих «существ» не заслуживало ее внимания. Неужели Луси и Антавиана ее «связные»?

У них были самые обычные руки. Антавиана красила ногти пятнами, а Луси свои грызла. Какими бы ни были их руки, на них не было ни единого знака, по которому можно было заключить, что одна из этих девиц должна подойти к ней.

«А вдруг они не те, за кого себя выдают? А вдруг они, как и она сама, выдают себя за других? А вдруг они даже не принадлежат к человеческому роду?»

Марина краем глаза взглянула на противную Антавиану. В этой явно испорченной девчонке причудливо сочетались вызывающее имя и широко распахнутые, совсем детские глаза.

«Занудливая фея?»

Возможно, именно так, и это фея.

Со своей стороны, стремившаяся к примирению Луси была вполне достойна своего уродства.

«Лживая колдунья?»

Или тот чудак, который тоже летел вместе с ними, но не разговаривал, предпочитая сидеть по другую сторону прохода, все время стуча пальцами по столику, который, видно, служил ему вместо клавиатуры несуществующего компьютера.