Навеки - Деверо Джуд - Страница 34

Мы похихикали и потом какое-то время молчали. Сколько бы Линк ни отдал, главное, что деньги пойдут на доброе дело. На секунду я порадовалась, что Линку удалось сделать что-то полезное для общества – потому что чувствовала, как он стремился к этому. Я не умела предвидеть будущее, но легко могла вообразить, как Линк патронирует школу в Восточной Месопотамии. Школу для «особенных» умненьких детей – тех, кто не создает проблем, и из-за этого ими пренебрегают. Не трудно представить, как Линк использует свою славу – и красоту – чтобы привлечь средства на финансирование школы. Или школ.

Я перестала размышлять о возможном будущем Линка, когда мы заехали на автостоянку торгового центра.

– Подожди здесь, мне хочется кое-чего купить, – сказал он. – Тебе что-нибудь нужно?

Я отказалась. Для меня достаточно просто посидеть в одиночестве и подумать. Через какое-то время он вернулся с сумкой, в которой оказались бутылки с лимонадом, пакетики с крендельками и маленький фонарик, из тех, что крепятся на книгу.

– Ты читаешь, я веду машину, – проинструктировал Линк, передавая мне сверток, полученный от Папаши Эла. С дневником Амелии Барристер с 1840 по 1843 годы.

Чтения хватило на всю дорогу до «Тринадцати Вязов». Я не стала говорить, но из-за исходившей от этой тетрадки горечи мне было тяжело даже держать ее в руках.

Амелия начала вести дневник в 1840 году, будучи юной невестой, полной радостных надежд. Она выросла в Огайо, встретила будущего мужа в церкви и вышла за него тремя месяцами позже. Очень волновалась по поводу будущей жизни на «ферме» мужа. Через несколько страниц девушка написала, что завтра все увидит, что она наслышана об этом месте и мечтает там наконец оказаться.

Следующие восемь месяцев записи не велись, а дальнейшие строки принадлежали глубоко подавленной женщине.

Трудно вообразить чувства бедняжки, когда она обнаружила, что на пресловутой «ферме» разводили на продажу людей.

– И производителем был ее собственный муж, – выдохнула я.

В 1842 году тон записей стал немного веселее. Имя Мартина чуть не выпрыгнуло со страницы.

– Амелия влюбилась в него, – сообщила я Линку и внимательно оглядела спутника.

Если Мартин предок Линка, может, они похожи?

В 1843 году Амелия написала, что болеет и большую часть времени не выходит из комнаты. Я провела рукой по странице.

– Она ждет ребенка и не знает, от мужа или от Мартина.

Об этом не было ни слова, но я ясно чувствовала.

– Амелия хочет, чтобы муж продал Мартина, чтобы возлюбленного не было на плантации к тому времени, как родится дитя. Если младенец окажется темнокожим, мерзавец наверняка убьет Мартина.

– А что насчет нее и ребенка?

– Она уверена, что, если малыш будет черным, то им обоим не жить, но надеется, что удастся спасти Мартина. Но хозяин его не продаст. Мартин слишком умен, он управляет всем поместьем.

При этих словах Линк гордо улыбнулся.

– А дальше?

Я продолжила чтение, но информации было мало. Амелия ни разу не упомянула о своей дилемме, но я чувствовала страшный гнет. Наконец я дошла до предложения «Сегодня повесили Мартина». Амелия как под диктовку зафиксировала, что Мартин пытался взбунтовать рабов, и ее мужу пришлось повесить опасного мятежника.

– Мартин предположительно возглавил восстание на плантации, полной женщин и детей? – зло спросил Линк. – Ну и фигня.

Амелия написала, что рано утром родила ребенка, поэтому не видела казни. Роды ей выпали тяжелые, и женщина покалечилась; врач заявил, что ей придется остаток жизни провести в комнате. А ребенка отдадут на воспитание слугам.

Дневник закончился. Я закрыла тетрадь и подержала ее в руках.

– Муж запер ее от мира. Навсегда запретил покидать комнату, в которой родился малыш. Запретил выходить, запретил с кем-либо разговаривать. Обрек ее на одиночное пожизненное заточение.

– А ребенок?

Я набрала в грудь воздуха.

Бывали минуты – вот как сейчас – когда я до чертиков сожалела о своем даре видеть и чувствовать.

– Его отправили в бараки рабов, и хозяин постарался, чтобы его жена наблюдала за тем, как малыш подрастает. Мальчик играл под ее окнами. А потом мерзавец позаботился... – я сделала вдох, – чтобы Амелия увидела, как закованного в цепи сына уводят на продажу.

Я положила ладонь на руку Линка, чтобы успокоить его.

– Думаешь, одна из тех купчих была составлена на моего предка?

– Думаю, да. Скорее всего, Мартин значится в документе как отец, и не удивлюсь, если ребенка продали кому-то в Восточную Месопотамию, штат Джорджия.

Внезапно меня словно молнией ударило.

– Прикинь, а ведь выходит, что вы с Дельфией и Нарциссой кровные родственники?

Линк издал такой жалобный стон, что я рассмеялась, и наш дружный хохот немного рассеял ужасное впечатление от истории из дневника. Если бы муж убил Амелию, это было бы милосерднее. Но он заточил ее в комнате и обрек на одиночество. Заставил наблюдать, как подрастает ее сын, но не позволил ласкать малыша. И ей пришлось смотреть, как ее кровиночку заковывают в цепи, чтобы увести и продать.

– Что с ней случилось дальше? – спросил Линк. – Что произошло с моей пра-пра-пра-какой-то там бабушкой Амелией?

– Не знаю. Больше ничего не чувствую от этой тетради. Возможно, в библиотеке найдутся другие документы.

– В том стеклянном шкафчике возле камина? Может, вечером...

– Нет, вечером состоится «что-то особенное», помнишь?

– Угу, помню.

– Нам нужно составить план на завтра, – сказала я. – Пока ты будешь делать массаж...

– Что?! – взревел Линк, и мы тут же поругались.

Он заявил, что ни за что, ни при каких обстоятельствах не станет массировать туши ленивых, богатых бездельниц.

– Ты же можешь их попутно порасспрашивать, – предложила я. – Расследовать свое прошлое – это, конечно, дело хорошее, но, насколько я понимаю, давнишняя история объясняет только то, почему твой ребенок чувствует себя здесь как дома. Они с матерью переезжали с места на место, но надолго задержались только здесь, в «Тринадцати Вязах». Почему? Что здесь особенного?

– А как там назвал божественную штуку твой перевертыш?

– Прикосновение Бога, – подсказала я, стараясь не выдать себя.

Не хочется, чтобы Линк догадался, как мне самой не терпится узнать, что же это за штука. Я стремилась найти сына Линка, и даже предчувствовала, что у нас получится, но сильнее всего мне хотелось отыскать своего мужа и Бо. Прикосновение Бога – подумать только, что же это такое?

– Никакого массажа, – уперся Линк, когда мы свернули на подъездную дорожку «Тринадцати Вязов». – Завтра я пойду в церковь и поговорю с людьми.

Я промолчала. Последнее, что нам нужно, это отправляться в церковь и задавать вопросы. «Почему вы утверждали, что женщина, погибшая в автокатастрофе – это Лиза Хендерсон, хотя это не так?» – спросил бы Линк. «Откуда этому парню известно, что погибла другая женщина? – задумались бы заговорщики. – Если в газетах не упоминали о детях умершей, с чего вдруг пришлый интересуется ребенком? »

Нет. Уж лучше пусть Линк позволит мне использовать те ограниченные способности, которыми я обладаю, чтобы разузнать все возможное своими способами, не вызывая подозрений. До сих пор – спасибо ужасным черным волосам – никто не разглядел, что я та самая женщина, о которой столько писали. Да и потом, это уже вчерашние новости. Хотя, кажется, некоторые дамы усомнились, действительно ли Линк похож на красавчика из телесериала по чистой случайности.

В этот раз я не стала красться через черный ход, а позвонила в парадную дверь. Потерла глаза, чтобы казались покрасневшими, будто я плакала из-за «семейных обстоятельств», поблагодарила открывшую дверь женщину и направилась прямиком в кровать.

Жаль, что не успевала принять душ и хоть недолго поспать, но мне необходимо было посидеть, помедитировать и изобрести, как получше замаскировать Линка. Я повесила шляпу на камеру в венке, но оставила микрофоны работающими. От меня и так ничего не услышат.