Цементная блондинка (Право на выстрел) - Коннелли Майкл - Страница 6

Босх наклонился над мешком, чтобы поближе рассмотреть обмотанный вокруг шеи трупа и завязанный узлом кожаный ремень. Это была тонкая черная кожа, и Босх даже сумел разглядеть шов, идущий вдоль края: ручка, отрезанная от дамской сумочки — как и во всех остальных случаях. Он наклонился еще ниже, и трупный запах проник в его рот и ноздри. То место, где удавка перетягивала шею, было узким — не шире бутылки из-под вина. Достаточно узким, чтобы вызвать смерть. Босх смотрел на почерневшую шею, в которую врезался ремень, выдавив жизнь из этого тела. Он разглядывал узел — скользящий, крепко затянутый на правой стороне шеи левой рукой убийцы. Как и все остальные. Черч был левшой.

Нужно было проверить еще одну вещь — «подпись», как они ее называли.

— Одежды нет? Обуви?

— Ничего. Как и на всех остальных.

— Открой мешок до конца.

Сакаи потянул «молнию» и расстегнул ее до самого низа. Босх не был уверен, знает ли Сакаи о такой детали, как «подпись», но вовсе не собирался сообщать ему об этом. Склонившись над телом, он стал медленно опускать глаза вниз, делая вид, что рассматривает каждую деталь, хотя на самом деле его интересовало лишь одно: ногти на ногах. Пальцы ног были высохшие, черные и потрескавшиеся. Ногти на них тоже потрескались, а кое-где и вовсе отсутствовали. Однако на тех из них, которые были нетронуты, Босху удалось разглядеть следы педикюра. Из-за разложения тканей, грязи и времени ярко-розовый некогда лак сделался тусклым. А на большом пальце правой ноги Босх увидел «подпись» — по крайней мере, то, что от нее осталось. Крошечный белый крестик, аккуратно нарисованный на ногте. Подпись Кукольника. Она присутствовала на всех телах.

Босх почувствовал, как заколотилось его сердце. Он огляделся внутри микроавтобуса и ощутил приступ клаустрофобии. Похоже, в его сознание впервые в жизни постучала паранойя. Мозг его начал лихорадочно перебирать возможные варианты. Если на теле имеются все признаки того, что это работа Кукольника, следовательно, ее убил Черч. Если ее убил Черч, который, в свою очередь, и сам уже мертв, то кто же оставил записку в полицейском отделении Голливуда?

Босх выпрямился и впервые окинул взглядом все тело целиком. Обнаженное и сморщенное. Забытое всеми. «Нет ли там, в цементе, еще и других, которые тоже дожидаются, чтобы их откопали?» — подумалось ему.

— Закрой, — велел он Сакаи.

— Ведь это он, Кукольник?

Босх промолчал. Выбравшись из микроавтобуса, он расстегнул «молнию» на плаще, чтобы впустить внутрь хоть немного свежего воздуха.

— Эй, Босх, — окликнул его изнутри автобуса Сакаи. — Мне просто любопытно, как вы узнали об этой девке? Если Кукольник мертв, кто вам сообщил, где ее искать?

Босх не ответил и на этот вопрос. Медленным шагом он направился обратно под навес. Похоже, стоявшие под ним все еще не решили, как вытащить кусок цемента, в котором недавно лежало тело. Эдгар, боясь испачкаться, стоял поодаль. Босх знаком подозвал его и Паундса, и они встали слева от траншеи, где их никто не мог услышать.

— Ну? — спросил Паундс. — Что мы имеем?

— Похоже на работу Черча, — ответил Босх.

— Черт! — выругался Эдгар.

— Ты уверен? — переспросил Паундс.

— Об этом говорит каждая деталь, которую мне удалось рассмотреть: Кукольник. Вплоть до «подписи». Она — там.

— Подпись? — озадаченно спросил Эдгар.

— Белый крестик на ногте ноги. Все время, пока шло следствие, мы не разглашали этого. Договорились со всеми репортерами, что они не станут о том сообщать.

— А может, какой-то подражатель? — с надеждой в голосе предположил Эдгар.

— Может быть. В газетах о белом крестике не упоминали ни разу, пока мы не закрыли дело. После этого Бреммер из «Таймс» написал о Кукольнике книгу. Там он упомянул и про «подпись».

— Значит, мы имеем дело с подражателем! — провозгласил Паундс.

— Все зависит от того, когда она умерла, — возразил Босх. — Книга Бреммера появилась примерно через год после смерти Черча. Если девушку убили после выхода книги, значит, это действительно подражатель. Если же ее уложили в цемент до того, то я уж и не знаю...

— Черт! — повторил Эдгар.

Прежде чем снова заговорить, Босх некоторое время размышлял.

— Тут может быть много вариантов. Подражатель. Но не исключено, что у Черча был напарник, о котором нам ничего не известно. Или, быть может... я шлепнул не того парня. Возможно, в записке, кто бы ее ни написал, — правда?

После того, как прозвучали эти слова, в воздухе на несколько мгновений повисло молчание. Собеседники отреагировали на них, как на собачье дерьмо на тротуаре: осторожно обходили, стараясь не приглядываться.

— Где записка? — спросил наконец Босх у Паундса.

— В моей машине. Сейчас принесу. Но что ты имеешь в виду, говоря, что у него мог быть партнер?

— Допустим, это — дело рук Черча. Но он мертв. Откуда тогда появилась записка? Значит, совершенно очевидно, что кто-то знал, что он сделал и куда спрятал труп. В таком случае, кто он, этот второй? Партнер? Может, у Черча был партнер по убийствам, о котором мы даже не догадывались?

— Помните Хиллсайдского Душителя? — спросил Эдгар. — Потом выяснилось, что это были душители. Их оказалось двое. Два двоюродных братца, которым нравилось убивать молодых женщин.

Паундс отступил назад и принялся трясти головой, словно отгоняя предположение, которое, окажись оно правдой, могло стоить ему карьеры.

— А вдруг это Чэндлер? — предположил он. — Допустим, жена Черча знает, куда он запрятал тело. Она говорит о том Чэндлер, а та разрабатывает этот план. Пишет записку, подделываясь под Кукольника, и подкидывает ее нам. Таким образом Чэндлер точно создает условия, чтобы тебе всыпать.

Босх прокрутил в мозгу и этот вариант. Сначала он показался ему правдоподобным, но потом обнаружились его слабые стороны. Они уже перебрали все возможные сценарии.

— Но почему Черч стал бы одни тела хоронить, а другие — нет? Психоаналитик, который в свое время консультировал нашу группу, сказал, что Черч не просто так выставлял напоказ тела своих жертв. Он был эксгибиционист. А под конец, после седьмого убийства, стал подбрасывать записки — нам и в газету. В таком случае глупо думать, что одни тела он оставлял, чтобы их нашли, а другие хоронил в цементе.

— Верно, — согласился Паундс.

— Мне больше нравится идея с подражателем, — сказал Эдгар.

— Но для чего копировать чей-то стиль вплоть до «подписи», а потом хоронить тело? — спросил Босх.

На самом деле он спрашивал не их. На этот вопрос предстояло ответить ему самому. Долгое время они стояли, не произнося ни слова, и для каждого становилось все более очевидным, что наиболее вероятное предположение, скорее всего, заключается в следующем: Кукольник до сих пор жив.

— Кто бы это ни сделал, зачем была нужна записка? — изрек Паундс. Он выглядел крайне возбужденным. — Зачем он подбросил нам записку? Ведь его уже никто не ищет.

— Потому что хочет привлечь к себе внимание, — ответил Босх. — Такое же, как Кукольник. Такое же, какое привлечет к себе и этот процесс.

Вновь воцарилось долгое молчание.

— Ключ к разгадке, — наконец нарушил его Босх, — это идентификация жертвы. Надо выяснить, сколько времени она пролежала в цементе, и тогда мы поймем, с чем имеем дело.

— Так что же нам теперь делать? — спросил Эдгар.

— Я тебе скажу, что делать, — ответил Паундс. — Мы никому ни хрена об этом не скажем. Пока не скажем. До тех пор, пока не узнаем, что происходит. Дождемся результатов вскрытия, установления личности. Узнаем, как давно умерла эта девушка и чем она занималась, пока не пропала. И только тогда мы... я сообщу, каковы будут наши дальнейшие действия. А до тех пор — никому ни слова. Если что-то пойдет не так, нашему отделению может быть нанесен непоправимый вред. Я вижу, кое-кто из журналистов уже здесь. Беру их на себя. И чтобы больше никто с ними не разговаривал! Все поняли?

Босх с Эдгаром утвердительно кивнули, и Паундс отошел, медленно ступая между обломками, двинулся по направлению к кучке репортеров и операторов, собравшихся возле желтой ленты, натянутой полицейскими.