Цементная блондинка (Право на выстрел) - Коннелли Майкл - Страница 45

Возможно, причина была в том, что она не боялась разговаривать с ним вне судебных стен. Он видел, как старательно Белк избегал любых контактов с семьей Черча. Когда объявляли перерыв, он продолжал сидеть за столом защиты, пока все они не выходили из зала. А вот Чэндлер не любила такие игры. Она была игроком нападения.

Их теперешний разговор напомнил Босху тот момент в боксе, когда соперники легонько стукают по перчаткам друг друга, прежде чем начать поединок. Он сменил тему.

— Я тут на днях поговорил с Томми Фарадэем. Теперь он — Томми Фарэуэй. Я спросил, что с ним произошло, но он ничего не ответил. Сказал только, что «свершилось правосудие». Что бы это значило?

Чэндлер выпустила длинную струю голубого дыма, но ничего не ответила. Босх взглянул на часы. В их распоряжении оставалось три минуты.

— Вы помните дело Гэлтона? — вдруг заговорила она. — Это было процесс по защите гражданских прав — дело о превышении полномочий со стороны полиции.

Босх попытался вспомнить. Имя было знакомым, но за годы своей работы он слышал и сталкивался с огромным количеством дел о превышении копами своих полномочий.

— Дело о собаке, правильно?

— Да. Андрэ Гэлтон. Это было еще до Родни Кинга — тогда, когда большая часть людей в этом городе не верила, что их полиция повседневно совершает массу правонарушений. Гэлтон был черным и ехал на автомобиле с просроченным талоном техосмотра по холмам Студио-Сити. Тут его и остановил полицейский. Гэлтон не сделал ничего противозаконного, не находился в розыске — просто его техталон был просрочен на месяц. Но он удрал от полицейского. Великая загадка жизни: он удрал. Он взобрался вверх до Малхолланда и съехал на машине под откос с одной из площадок, где люди обычно останавливаются, чтобы полюбоваться видом. Бежать оттуда было некуда, но Гэлтон не желал подниматься наверх, а копы не хотели лезть за ним вниз — это было слишком опасно, как они потом заявили на суде.

Теперь Босх вспомнил эту историю, но не стал прерывать женщину. Ее возмущение было настолько искренним и лишенным обычного адвокатского позерства, что ему захотелось дослушать ее до конца.

— В общем, они пустили вниз собаку, — продолжала она. — В итоге Гэлтон потерял оба яичка и пес перекусил ему сухожилие на правой ноге. Ходить он после этого мог, но волочил за собой ногу...

— А что с Томми Фарадэем? — напомнил Босх.

— Он взялся вести это дело. Причем дело яйца выеденного не стоило. Гэлтон ничего такого не сделал — просто убежал от полицейского. Ответные действия полиции не имели никакого оправдания, и это признало бы любое жюри присяжных.

Знала о том и окружная прокуратура. Я полагаю, это дело было по зубам даже Жирдяю. Власти предложили полмиллиона долларов компенсации, но Фарадэй отказался. Он знал, что на суде из них можно вытянуть как минимум в три раза больше, потому и отказался.

Но это, как я уже сказала, было в старые времена. Адвокаты — специалисты по гражданским правам — называют это время ДК, то есть «до Кинга». Присяжные рассматривали дело в течение трех дней и потом за полчаса вынесли вердикт в пользу полиции. В результате Гэлтон не получил ничего, кроме мертвой ноги и мертвых детородных органов. Еще раньше здесь, около этой живой изгороди, он спрятал револьвер — завернул его в целлофан и закопал. А после окончания процесса выкопал его и, встав возле этой статуи, засунул ствол револьвера в рот и нажал на курок. Фарадэй как раз выходил из дверей и видел, как все это случилось. Вся статуя, все кругом было забрызгано кровью.

Босх промолчал. Теперь он очень четко вспомнил этот случай. Он поднял глаза на башню Сити-Холл и увидел круживших над ней чаек. Его всегда удивляло, что их сюда привлекает. Отсюда до океана было несколько миль, но на крыше Сити-Холл всегда сидели морские птицы. Чэндлер продолжала рассказывать.

— Я до сих пор не могу понять двух вещей, — говорила она. — Первое: почему Гэлтон решил удрать? Вторая: зачем он спрятал здесь револьвер? И думаю, что на оба эти вопроса существует только один ответ: безнадежность. Он не верил в правосудие, в систему.

Он не сделал ничего дурного, но он убежал, потому что был черным в городе для белых и в течение всей своей жизни слышал рассказы о том, как поступают с чернокожими белые копы. Адвокат сказал ему, что его дело — беспроигрышное, но он принес револьвер к зданию суда, потому что в течение всей своей жизни слышал о том, какие решения принимают присяжные, когда словам черного человека противопоставляются слова копов.

Босх взглянул на часы. Пора было идти, но ему не хотелось уходить от нее.

— Вот почему Томми сказал, что свершилось правосудие, — пояснила она. — Это было правосудием для Андрэ Гэлтона. После того случая Фарадэй передал все свои дела другим адвокатам. Несколько из них взяла я. И никогда больше его ноги не было в зале судебных заседаний.

Она выбросила то, что оставалось от сигареты.

— Вот и сказке конец.

— Уверен, что адвокаты — защитники гражданских прав — часто рассказывают эту историю, — сказал Босх. — А теперь вы хотите вписать в этот сценарий меня и Черча, верно? Причем я должен выступать в роли копа, который натравил на Гэлтона пса.

— Есть некоторые различия, детектив Босх. Даже если Черч действительно был именно таким монстром, каким вы его выставляете, он не должен был умирать. Если система не станет замечать несправедливости по отношению к виновным, то кто станет следующей жертвой? Невиновные. Теперь вы понимаете, почему я обязана сделать с вами то, что собираюсь сделать? Ради невиновных.

— Ну что ж, удачи вам, — ответил он, выбрасывая сигарету.

— Она мне не понадобится, — сказала женщина.

Босх проследил за взглядом, брошенным ею на статую, возле которой убил себя Андрэ Гэлтон. Чэндлер смотрела на нее так, будто та до сих пор была в крови.

— Это богиня правосудия, — сказала женщина, кивнув в сторону статуи. — Она не слышит вас. Она не видит вас. Она не чувствует вас и не говорит с вами. Правосудие, детектив Босх, это просто цементная блондинка.

Глава 16

Когда, направляясь к свидетельской стойке, Босх проходил позади столов истца и ответчика, а также миновал ограду, за которой сидели присяжные, судебный зал умолкнул, как сердце мертвеца. Поклявшись говорить только правду, он сообщил свое полное имя, и секретарь суда попросил произнести его по буквам.

«И-Е-Р-О-Н-И-М Б-О-С-Х».

Вслед за этим судья предоставил слово Белку.

— Расскажите нам немного о себе и о своей службе, детектив Босх.

— Я работаю офицером полиции почти двадцать лет. В настоящее время я нахожусь в распоряжении стола убийств полицейского отделения Голливуда. Перед этим...

— Почему вы называете это «столом»?

«Господи», — подумал Босх.

— Потому что это действительно стол. Отдел представляет собой шесть маленьких письменных столов, сдвинутых вместе — таким образом они образуют один большой стол, с каждой стороны которого сидят по три сыщика. Мы всегда называем это «столом».

— Хорошо, продолжайте.

— До того, как получить это назначение, я проработал восемь лет в специальном подразделении отдела по расследованию убийств и грабежей. Еще раньше работал в отделе убийств в Северном Голливуде, а также в отделе грабежей в Ван-Найс. Примерно пять лет был патрульным полицейским — в основном в подразделениях Голливуда и Уилшира.

Белк медленно вел Босха по его карьере — вплоть до того момента, как он оказался в следственной бригаде по делу Кукольника. Допрос был неторопливым и скучным — даже для Босха, хотя он и рассказывал о собственной жизни. Отвечая на вопросы, он то и дело поглядывал на присяжных, видя, что лишь единицы из них слушают или вообще обращают на него хоть какое-то внимание. Босх нервничал, ладони его вспотели. Ему приходилось давать показания в суде, по крайней мере, сотню раз, но никогда — так, как сейчас, защищая самого себя. Ему было жарко, хотя он знал, что вообще-то в зале довольно прохладно.