Греция. Лето на острове Патмос - Стоун Том - Страница 1

Том Стоун

Лето на острове Патмос

Я хочу выразить признательность своему литературному агенту Лизе Доусон за ценные советы в процессе работы над книгой и необоримую веру в то, что я смогу закончить начатое. Я благодарю за тщательную, филигранную работу редактора Сидни Майнора — о большем не смел и мечтать. Мои слова благодарности в адрес Дика Уиммера, Мэри Хёрст и Максин Нанс за важный созидательный вклад в мой труд и поддержку во время работы. Спасибо Амистеду Мопину, заставившему меня взяться за дело, после того как в книжном магазине аэропорта мне пришла в голову идея романа, и Джоане Тьюксбери за то, что она тут же ее оценила.

Но главное — мне бы хотелось поблагодарить Флоренс, Саманту и Оливера за неоценимую помощь.

Предисловие

Если вы сейчас приедете на греческий остров Патмос, то не отыщите там ни ресторанчика «Прекрасная Елена», ни долины с пляжем, называющихся Ливади. Эти названия, равно как и имена героев данного повествования, я счел за лучшее изменить из соображений конфиденциальности, поскольку большая часть людей, о которых пойдет речь, до сих пор живут на острове или же постоянно туда наведываются.

Во всем остальном рассказ об острове Патмос, о связанными с ним преданиями и о том, как я давным-давно одним летом решил открыть там таверну, является чистой правдой. Если вы заглянете в любой ресторанчик на этом острове, да и вообще в Греции, и проведете там некоторое время, вы придете к выводу, что он во многом напоминает «Прекрасную Елену». Нет никаких сомнений в том, что подобные заведения уже существовали в 95 году н. э., когда на остров прибыл Иоанн Богослов. Здесь, желая узнать о последних новостях из внешнего мира, с распростертыми объятиями встречают путников и готовы в любой момент поднести чарку вина и тарелку со снедью.

И быть может, за столиком в углу сидел кто-нибудь вроде человека, которого в данном повествовании я назвал Теологосом, ожидая, когда выпадет возможность преподать гостю урок.

Закуски

Слово Божье

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я уже собирался шагнуть из дома навстречу зимней сырости, которой был пронизан Крит, и отправиться преподавать. Курсы, на которых я работал, располагались в полумиле от моего дома в сером здании из бетона, стоявшем у шоссе в современной части Ретимно, сразу же за воротами старого города. Курсы были частными, занятия проводились в потрепанных классах на втором этаже, где я со своими греческими коллегами каждый вечер преподавал английский язык. На уроки приходили апатичные чиновники, рассчитывавшие на повышение зарплаты за знание иностранного языка, и старшеклассники, собиравшиеся стать гидами или же пойти работать в банки или туристическую полицию. Платили мне гроши, а светло-зеленые классные доски столько раз перекрашивали, что писать на них мелом было все равно что по борту сухогруза.

Моя жена Даниэлла ответила на звонок, позвав меня в дом с улицы — там лил дождь. Когда я вернулся в гостиную, то увидел, что она в одной руке держит телефонную трубку, а в другой подрагивает листочек сусального золота.

Оно предназначалось для византийской иконы, над которой она сейчас работала, — одной из многочисленных копий, которую собиралась продать в сувенирный магазин. Восемь лет назад, когда мы познакомились на острове Патмос, она занималась именно этим делом, считая его определенным этапом на пути создания собственного произведения. Сейчас она снова вернулась к этой работе — ведь теперь нам приходилось кормить двух детей, а я, вместо того чтобы трудиться над новым романом, осваивал профессию учителя. На первый взгляд она восприняла эти перемены в нашей жизни легко, с чисто французским стоицизмом. Я же, будучи американцем, несмотря на возраст (мне как раз шел сорок третий год), пытался убедить себя в том, что поступил правильно, умерив мечты и устроившись на постоянную работу.

— Это Теологос, — произнесла Даниэлла, зажав пальцами микрофон.

Наши дети — шестилетняя Сара и двухлетний Мэтт — играли в углу гостиной с кошкой. Они сидели у чугунной печки, возле которой мы всей семьей собирались по вечерам, дожидаясь, когда тепло, добравшись до высокого, покрытого плесенью потолка, наполнит комнату и окутает нас. Когда мы сняли эту квартиру в старом городе — четыре похожие на пещеры комнаты, располагавшиеся на втором этаже особняка XVII века в венецианском стиле, с мраморными портиками, — заключенная сделка показалась нам очень удачной. Теперь, на второй год пребывания в Ретимно, мы уже знали, что на самом деле выиграл только хозяин квартиры.

— Теологос? — спросил я.

— С Патмоса. Ливади.

Я удивленно посмотрел на жену. Несмотря на то что мы на протяжении семи лет зиму и лето проводили в долине Ливади на Патмосе, занимаясь ремонтом приобретенного там дома, меньше всего мы ожидали звонка от одного из обитателей долины. Они жили более замкнуто, чем остальные греки, населявшие Патмос, и даже людей из порта, располагавшегося всего в пяти милях от Ливади, называли кс ени— иностранцами. Кроме того, телефон они считали изобретением полезным, но крайне дорогим и редко им пользовались, особенно если речь шла о междугородных звонках.

—  О-Ладос? — переспросил я, назвав его прозвище.

Без кличек и прозвищ на Патмосе было просто никуда — казалось, добрую половину мужского населения острова звали либо Теологос, либо Иоаннис (произносится Янис) в честь святого Иоанна Богослова ( Айос Иоаннис О-Теологос). Именно на Патмосе Иоанну были ниспосланы видения, содержание которых нашли свое отражение в Откровении Иоанна Богослова, по-гречески И Апокалипси— Апокалипсисе. Теос— значит Бог, логос — слово, или учение, таким образом, теологоспереводится как богослов, или слово Божье.

Даниэлла кивнула.

Теологос владел ветхим ресторанчиком у пляжа в Ливади. Дело процветало. По сути, заведение не являлось рестораном в нашем понимании этого слова. Подобные закусочные греки называют таверна— они меньше и дешевле обычных ресторанов (по-гречески эстиаторион) и, как правило, являются семейным бизнесом. Когда я впервые приехал на остров, таверна называлась « И Орайя Елени» («Прекрасная Елена»), но через год Елена, жена Теологоса, от него ушла, забрав с собой дочь. Теологос срубил дерево, росшее у ресторанчика, и сменил название. Теперь таверна называлась « И Орайя Теа» («Прекрасный вид»). Название полностью соответствовало. Вид из нее действительно открывался потрясающий. Сама таверна располагалась у дороги, бежавшей вдоль берега моря. Из ее окон сквозь заросли тамариска виднелся плавно выгибавшийся песчано-галечный пляж у залива, где на поблескивающих в лучах солнца волнах покачивались выкрашенные яркими красками рыбацкие лодки. Вдалеке грациозно проступали склоны Хилиомоди — небольшого прибрежного островка, на котором пастухи пасли коз. За ним угадывались очертания других островов Додеканес, а в ярком сиянии зимнего солнца можно было разглядеть окрашенную пурпуром волнообразную гряду турецкого побережья в сорока милях от Патмоса.