Жатва скорби - Конквест Роберт - Страница 25

Обращено это было не к какому-то неопределенному зажиточному крестьянину, но прямо в адрес кулака, то ecть как бы «классового врага». Отсюда можно уверенно заключить, что в тот момент для Бухарина интересы экономического развития общества превышали все остальное. Ведь точно так же Ленин однажды обращался непосредственно к капиталисту… А Бухарин еще добавил, что всякие опасения насчет превращения кулачества в новый класс помещиков безосновательны и никакой второй революции в деревне не понадобится.

Бухаринская формулировка «Обогащайтесь!» сильно коробила партию, и уже осенью ему пришлось от нее отмежеваться. Но фактически он выразил (хоть и в вызывающей форме) то, что являлось центральной идеей НЭПа. Лидер правых понял, что попытка партии совместить два диаметральных подхода (уступок и подавления) привела к ситуации, «когда крестьянин боится поставить у себя железную крышу из страха прослыть кулаком; и если он покупает сельскохозяйственную машину, то делает это так, чтобы не заметили коммунисты. Передовая техника конспирируется!»[19]

Бухарин (и правые) склонялся к мысли, что со временем мужика можно будет убедить в преимуществах для него коллективного хозяйства. Объективно говоря, ясно, что большинство крестьянства добровольно никогда бы на коллективизацию не пошло, и ленинские соображения о крестьянах, которые вдруг в массовом порядке скажут: «Я за коммунию!», не слишком тезисам Бухарина помогают. Даже самая мягкая тактика, предлагавшаяся некогда Лениным, не исключала в его расчетах экономического и любого другого принуждения. Большинство правых в этом вопросе тоже шло за Лениным: вопрос для них состоял не в том, допустимо ли принуждение принципиально, а лишь в том, какое именно принуждение стоит пустить в ход и в какой именно момент.

Позднее и сам Бухарин заявлял, что, мол, кулаков разрешено преследовать во всякое время, но в начале НЭПа он, кажется, еще надеялся, что кулацкие кооперативы будут осаждены мощными госбанками и госпромышленностью, что они будут вынуждены конкурировать с госкооперативами или кооперативами других крестьянских прослоек, и в конце концов у побежденных экономически кулаков не останется другого выхода, кроме как влиться в поток социалистической экономики, даже оставаясь в ней особым, «чуждым» элементом. Он настаивал, что такое предполагаемое врастание кулака в социалистическое народное хозяйство будет фактически означать его уничтожение (то есть кооператив должны будут так же экономически одолеть кулака, как социалистическая промышленность победит мелких промышленников-нэпманов).

Позиция его противников, левых, хотя и лишенных рычагов власти, но долго доказывавших свою правоту, была изложена видным экономистом Е.Преображенским. Ключом к прогрессу, по Преображенскому, являлась индустриализация: только с ее помощью мощь социалистического сектора превзойдет силу капиталистической деревни. Принадлежащее Троцкому определение «первоначальное социалистическое накопление» шокировало правых – ведь оно подразумевало эксплуатацию крестьян для развития индустрии. Преображенский даже назвал крестьян «внутренней колонией»! Но на самом деле ничего особо циничного или неприемлемого в идеях Троцкого–Преображенского не было – средства для индустриализации (или перестройки промышленности) в любой стране мира так или иначе взимаются с населения, и крестьянское производство всюду служит самым крупным и надежным источником накоплений для этой цели. Например, в Японии в эпоху Мейдзи до 60 процентов доходов крестьян были изъяты посредством налогов и земельной ренты на финансирование индустриализации этой страны. Используя экономические стимулы, фермеров поощряли резко увеличить выход сельскохозяйственной продукции, так что в 1885–1915 гг. продуктивность сельского хозяйства в Японии выросла вдвое! Преображенский аналогичным образом рассчитывал, что увеличение налогового бремени, наложенного на российских крестьян, будет сопровождаться одновременным увеличением крестьянского производства – и достигнуть этого, думал он, возможно, с помощью современных, усовершенствованных методов в земледелии.

Бухарин возражал Преображенскому, что эксплуатация деревни для финансирования промьшшенности есть ошибка даже с точки зрения чисто экономических расчетов. Крестьянство, если оно вообще уцелеет, именно должно обеспечивать рынок для промышленных товаров. Следовательно, товары с самого начала должны поступать к мужикам! Но ведь и Троцкий вкупе с другими левыми понимал, что крестьянам надо оставить возможность покупать необходимые им товары (например, спички, мыло, керосин и пр.). Так что практически взгляды правых и левых в то время не слишком расходились, тем более что Бухарин, в свою очередь, всегда подчеркивал решающее значение преобладающих темпов развития государственного сектора в хозяйстве над частным. По-видимому, он верил, что крупная социалистическая индустрия, благодаря присущему ей превосходству, будет автоматически совершать «большие скачки». Но к 1926 году и он, наверное, сообразил, что такой большой рост надо как-то стимулировать и крестьянину придется внести в это дело немалый вклад[20].

Бухарин осознавал, что крестьянин не примет социализма, пока не увидит своими глазами его особой экономической привлекательности, и что простыми внушениями глубоко укоренившееся классовое сознание изменить невозможно (это положение, кстати, прямо вытекало из общей марксистской теории). Здесь в его взглядах нет большой разницы с тем, что прокламировали левые. Троцкий, например, объявил, что лучше всего преодолеть разрыв между ценами на промышленные и сельскохозяйственные товары, улучшив эффективность и повысив производительность труда именно в промышленности. Отмечая расслоение в деревне и «рост кулацкой прослойки»[21], он уверял, что при правильном партийном подходе рост индустрии помешает процессу классового расслоения крестьянства и сведет на нет его последствия[22]. Левые постоянно утверждали, что коллективизация должна следовать за индустриализацией, а не наоборот, и материально обеспечиваться именно за счет роста индустрии. (Можно заметить в скобках, что в некоторых недавних исследованиях советских ученых пробуют утверждать, что так оно и происходило в действительности.) Левые продолжали говорить о «смычке» со средним крестьянством, подчеркивали, что превыше всего они ставят интересы пролетариата, но отнюдь не призывали к насильственной коллективизации, как иногда считается в широкой публике. Они верили, что отдельный крестьянин, будь это даже кулак, продержится исторически долго: «Принудительные поставки 150 миллионов фунтов зерна десятью процентами наиболее состоятельных крестьян – ничего более радикального, чем такая мера, левые не предлагали»[23]. Троцкий, находясь в изгнании, писал, что левые вовсе не собирались в ближайшую пятилетку ликвидировать деление крестьянства на классы – им нужно было только обложить доходы кулака налогами, чтобы обеспечить индустриализацию[24]. Как правые, так и левые считали, что необходимо непрерывно укреплять социалистический сектор в хозяйстве с тем, чтобы он стал преобладающим и в конце концов подчинил себе всю экономику.

У левых особой программы по аграрному вопросу почти что и не было; если не считать нескольких предложений по вопросам налогообложения и усовершенствования сельскохозяйственных методов, основной упор они делали в своей программе на промышленность, хотя и требовали принятия мер для создания новых колхозов (которых в то время было еще очень мало), особенно для крестьян-бедняков. Бухарин тоже мало что предлагал конкретного в деле модернизации или социализации деревни. Он больше говорил о каком-то неопределенном будущем, когда изменится характер крестьянина. Общим для левых и правых на данном этапе была их убежденность в том, что в сельском хозяйстве следует прибегать к мерам финансового характера (иногда довольно жестким); и наоборот, «принудительная» коллективизация может привести страну только к катастрофическим последствиям.