Жатва скорби - Конквест Роберт - Страница 118

На банкете в «Уолдорф-Астории» по случаю признания СССР Соединенными Штатами был зачитан список лиц, причастных к этому. Гости вежливо аплодировали каждому, пока очередь не дошла до имени Уолтера Дюранти. И тогда, писал Александр Волкотт в «Нью-Йоркер»: «…и тогда поднялся долгий неумолкаемый шквал… Воистину создавалось впечатление, что Америка в некоем спазме проницательности праздновала признание как России, так и Уолтера Дюранти». Верно, это был безусловно некий «спазм»…

Похвалы в адрес Дюранти без сомнения проистекали не от желания знать правду, а скорее из желания многих людей, чтобы им говорили то, что им хотелось бы слышать. Мотивы же самого Дюранти не требуют объяснений.[50]

Это лобби слепых и любителей ослепления не смогло помешать вообще проникновению на Запад правдивых сообщений тех, кто не оказался ни простаком, ни лжецом. Но лобби смогло и действительно преуспело в том, чтобы создать ложное впечатление (или, по крайней мере, вызвать сомнение по поводу всего происходящего в СССР) и вызвать поток инсинуаций в адрес врагов советского правительства, якобы виновных во всех сообщениях о голодных смертях, которые в силу этой «враждебности» являются сомнительными и ненадежными. Репортеры, вроде Магариджа и Чемберлена, говорившие правду, подвергались постоянным и жестоким нападкам прокоммунистических кругов на Западе – даже в следующем поколении.

Фальсификацию не ограничили во времени. Она вторгалась в сферу определения «ученого авторитета» Веббов и прочих, она имела более отдаленные последствия, когда уже в 40-х годах в Голливуде выпустили энергично способствующую, а не просто попустительствующую лжи кинофальшивку под названием «Северная звезда», где колхоз изображался чистенькой и благоустроенной деревней прекрасно откормленных и счастливых крестьян – такую пародию, пожалуй, постеснялись бы выпустить даже на советские экраны, ибо тамошний зритель хоть и привык ко лжи, но все же был достаточно опытен, чтобы с ним не позволяли переходить границы правдоподобного обмана.

Некий коммунист считал причиной (или одной из причин) утаивания правды о голоде то, что Советский Союз мог бы получить поддержку рабочих в капиталистических странах, лишь скрыв от них, ценой скольких жизней он расплачивается за свою политику. На деле вышло, что для успеха потребовалось заполучить поддержку не столько рабочих, сколько интеллигенции и тех деятелей, что формируют общественное мнение.

Как справедливо жаловался в Англии Джордж Орвелл, «чрезвычайные события, вроде голода 1933 года на Украине, повлекшего смерть миллионов людей, оказались практически вне поля зрения английских русофилов». Увы, дело было не только в группках русофилов – эти события не обратили на себя внимания очень значительных, очень влиятельных западных кругов.

Скандальность такого явления заключена вовсе не в том, что интеллектуалы оправдывали действия советских властей. Истинная скандальность в том, что они вообще отказывались слушать что-либо противоречащее их предубеждениям, что они оказались не в состоянии честно встретиться с очевидной реальностью.

Глава восемнадцатая. Ответственность

Историк, регистрирующий достоверные факты и их контекст, не может не судить о них. История мира – и есть суд мирской. Этот вердикт Шиллера может сегодня показаться чрезмерно напыщенным. И тем не менее все так: установление фактов безусловно включает в себя выяснение общественной ответственности за них.

В случае с кулаками, умершими или высланными в 1930–1932 гг., все ясно. Они стали жертвами сознательной правительственной акции против «классового врага». Коммунистические власти обсуждали необходимость «уничтожения» пяти миллионов человек еще до того, как акция была запущена в ход.[1] Даже сам Сталин, оправдывая и цели, и намерения, все же признал впоследствии масштабность этой массовой расправы. Но когда дело доходит до великого голода 1932–1933 гг., здесь и в то время делались огромные усилия – и продолжаются они в какой-то степени по сей день – чтобы затемнить и затуманить правду о нем.

Первой линией обороны стал вопль о том, что никакого голода нет. Это была официальная линия советского правительства. На Западе, как мы видели в главе 17-й, она проводилась в жизнь советскими дипломатами и западными журналистами, а также и теми, кто был обманут или подкуплен советским властями. Внутри же страны советская пресса в целом игнорировала голод, хотя от случая к случаю публиковала опровержение или отрицание сообщения какого-нибудь «наглого иностранного клеветника». Стали называться антисоветской пропагандой вообще всякие разговоры о голоде. Это запрещалось даже в самих районах голода. И ко всему прочему, сам Сталин провозгласил, что никакого голода не существует.

Эта линия годами оставалась официальной версией. Даже теперь в советских научных и исторических работах упоминания о голоде встречаются редко и обычно носят косвенный характер – хотя в некоторых советских художественных произведениях на эту тему можно обнаружить поразительную искренность.

На Западе все это возымело свое действие: некоторые с готовностью поверили официальной линии, а другие стали думать, что существуют две противоречивые версии, ни одна из которых не имеет за собой убедительных доказательств. Поэтому рассказы о голоде либо вовсе отрицались, либо, по меньшей мере, легко забывались – теми, кто был к такой забывчивости склонен.

Однако вообще все сообщения о голоде замолчать было все же очень трудно. Поэтому второй линией обороны стало двуличие: нехватка продовольствия, мол, действительно существовала и даже возрос «коэффициент смертности», но виноваты в этом оказались сами крестьяне с их неподатливостью и нежеланием сеять и жать так как надо. А госпоставки зерна, которые требовало с них советское правительство, объяснялись нуждами армии, поскольку якобы ожидалась война с Японией.

Признание «роста коэффициента смертности» было разрешено журналистам, проводившим просоветскую линию, тем, которые, как мы видели, были способны утверждать, что голода вовсе не было – лишь два миллиона дополнительных смертей! Но и в этом случае старались сбить общественность с толку, утверждая, что такие цифры не означают в России чрезмерно большого числа смертей. «Противодействие крестьянства» перекликалось с официальной линией: кулаки, мол, саботировали урожай всеми возможными путями, и это тоже хорошо использовалось на Западе.

Вместе взятые эти две линии составили третью – признание того, что, действительно, имело место явление, какое большинство людей сочло бы за голод, но советские власти не были в нем виноваты, и вдобавок голод не был таким уже серьезным, как изображает его злостная пропаганда.

И тут Сталин получил в свое распоряжение лучшее средство, чтобы помешать любой критике. То есть, если о голоде и стало известно, то одно лишь существование его само по себе еще не доказывает ответственность ни Сталина, ни партийного руководства. Бывало и в прошлом много случаев голода, и правомерно допустить, что наступил еще один, вызванный, как и прочие, естественными причинами, возможно, усугубленный политикой правительства, но не имелось никаких оснований думать, что правительство вызвало голод намеренно, коль скоро это не было точно доказано.

Именно в этой, не столь уж бессмысленной, посылке мы встречаемся со сложностью нашей проблемы.