Серп языческой богини - Лесина Екатерина - Страница 65

Что ответить? Отрицать? Бесполезно. Таська уже все сопоставила. Фамилии. Списки. Теткины отрывочные воспоминания.

– И значит, все правда! Слышишь?

Нет. В ушах – крики чаек. Сочный хруст травы. Мерзкий старухин голос:

– Не пускай никого. Мертвое – мертвецам. А живым-то нечего… обидится она. Вон, всех к себе прибрала… всех… а я им говорила, что нечего…

– Это же клад! Сокровище!

Таська подбрасывает письма и, хохоча, ловит. Листы… крылья. Птиц на берегу много. Они не боятся ни людей, ни облезлую лису, которая однажды издохла и лежала у самого берега.

– И я однажды помру, – старуха спихнула лису в воду. – А ты останешься одна. Сиротинушка… только помни, помни, что я говорила! Мертвое – мертвым. Не бери ничего без нужды! Не бери!

Вика и не собиралась.

Она хотела остаться на Большой земле, но мысль о том, что Таська сунется на остров, будет обыскивать камень за камнем и – Таська упряма – найдет тайник, не давала покоя.

А потом все случилось…

Мертвое – мертвым.

– Позволь мне…

Родион приближался. Он держал перед собой рыжую – живой щит, если Вике вздумается ударить. А рыжая не пыталась вырваться.

– Стой! – Викуша вытащила пистолет. – Я не хочу убивать тебя.

– Тогда не убивай, – Родион остановился.

Пять шагов. Много? Мало? Он быстрый и сильный. А она не уверена, сумеет ли выстрелить.

– Ты уйдешь?

– Только если ты пойдешь со мной.

Куда? Наверх? В древний дом, который пропах старухой? Или к маяку, где похоронен дед? На Большую землю? В клетку-камеру? Или в клетку-палату?

– Я увезу тебя из страны. Я найду врачей. Самых лучших врачей. Тех, которые и вправду лечат. Не веришь? Но разве я обманывал тебя когда-нибудь?

Нет. Но от этого лишь хуже. Родион попытается. Он упрямый и не поверит врачам. Он будет жить надеждой, что однажды все станет, как раньше.

– Ты не понимаешь? – рыжая вдруг улыбнулась. – Он собирается меня убить. И Далматова тоже. Ты ведь поэтому один вернулся, а, Родион? У тебя есть доверенные люди. Надежные. Но ты вернулся один. Не самая лучшая мысль, если только дело не в свидетелях. И Зоя – расходный материал. И Толик. И я…

Родион молчал.

– Родион ведь сразу понял, кто виноват. Он умный. И наблюдательный. А Далматов верно заметил – не бывает, чтобы сразу с ума сходили. Но Далматов сбежал. Свидетель. И я – возможный свидетель. Как знать, что мне рассказали? Родиону оставалось лишь продолжить твою игру. Страшная сказка про мертвый остров. И такая сильная любовь… зато теперь она всегда будет твоей. Даже если выздоровеет, все равно будет твоей. Десяток трупов – хороший аргумент. Знаешь, это цинично. Дать упасть, чтобы броситься на помощь.

– Заткнись!

– Почему? Вы ведь стоите друг друга. Она – ненормальная. Ты – моральный урод. Два чудовища…

Родион что-то сделал, и рыжая замолчала, скривившись от боли. Наверное, она говорила правду. Только что это меняло?

Далматов шел. Коридор казался бесконечным, а Далматов слишком устал, чтобы идти быстро. Он вообще слишком устал, чтобы идти. И чадящий факел травил дымом, тянул руку вниз.

Надо перевести дух.

Секунду. Две. И лишь тогда дальше. А коридор загибается, подсовывая очередной поворот.

О том, что выход рядом, Далматов понял по голосам. Отраженные от стен, они дробились на осколки, и слов было не разобрать. Да и слова ни к чему.

Дойти бы.

Факел почти погас. Чадит. Осыпается черными клочьями. Надо бы второй зажечь, но Далматов медлит. А голоса все ближе.

Струна света резанула по глазам, запуская знакомый мотив мигрени. Только не сейчас! Не время! И мигрень отступила. Засела где-то в области затылка, говоря, что совсем убираться не станет, но позволит Далматову выжить.

Конечно. Куда ей деваться. С ним вместе сдохнуть?..

Воздух дрожит и плавится на остатках огня. Пахнет дымом, сгоревшим жиром. Но люди вдруг потеряли обоняние. Или слишком увлечены беседой, чтобы обращать внимание на что-то.

Мизансцена чужого безумия.

Дырявый потолок. Стол. Подсвечник и кривоватые свечи. Таська в платье невесты. Фата укрывает лицо, и это хорошо, Далматову странно неудобно заглядывать в мертвые Таськины глаза.

Толик сидит у стены, словно ждет кого-то.

Викуша с серпом.

Родион. Саломея.

Жива. И это хорошо. Просто прекрасно. А Родиона все-таки тянет убить. Вообще тянет убить. Кого-нибудь. Того, кто ближе.

И если так, то надо торопиться, пока его не заметили.

Далматов вытащил запасной факел, и пламя охотно приняло свежую пищу.

– Вика, сзади!

Она не успела обернуться. Далматов видел, как она движется – слишком медленно. Муха в сиропе. Отшатнулась. Выставила руку, ту, которая с серпом. Замахнулась, разрезая вязкий воздух. Илья ударил факелом по руке, и Вика завизжала от боли.

А серп выпал. Он звенел так невыносимо громко, что мигрень разлетелась на осколки.

У Викуши густые волосы. Сбились космами. Но так лучше. Вцепиться. Дернуть. Держать.

– Без глупостей.

Факел у лица. Жарко. Самому жарко. Викуша поскуливает и выворачивает шею.

– А теперь поговорим. Если не возражаете.

– Отпусти ее, – приказал Родион. – Тогда и поговорим. Или огонь убери. Ей же больно.

Всем больно. Бывает. Время от времени. Все терпят. И Викуша перетерпит. А Родион верно оценил молчание.

– Патовая ситуация. У тебя – моя женщина. У меня – твоя. Предлагаю поменяться и разойтись по-человечески.

Хорошее предложение. Но есть проблема: Далматов ему не верит. И разве это правильно – отпускать чудовище? Их убивают. Только так.

– Скажи ему, – потребовал Родион.

Он делает Саломее больно? Делает. Она хорошо держится, рыжая-бесстыжая. И смотрит с жалостью. Ей следовало оставаться в доме. Безопасно. А здесь Далматов не знает, как быть дальше.

– Илья, он… лжет. Он убьет нас. Как свидетелей.

Не позволил договорить – ударил. Далматов не заметил движения, но Саломея замолчала, болезненно скривившись. Ему не нравится, когда ей делают больно.

– Око за око? – Далматов поднес факел чуть ближе.

– Стой!

Викуша скулила громче и громче, но вырваться не пыталась.

– Стой! Я понял. Хорошо. Чего ты хочешь?

– Отпусти ее.

– А гарантии?

– Отпусти ее.

– Ты понимаешь, что я могу ее убить? Здесь и сейчас. Быстро. А потом и тебя. Медленно. Если ты обидишь Вику…

– Ложь. – Тяжело говорить, когда в голове осколки мигрени. И надо бы продержаться еще немного. – Ты – любишь. Я – нет. Разный уровень потерь.

– То есть тебе на нее плевать?

– Нет.

Родион тянет время. Времени нет.

– Отпусти! – Далматов повторил требование. И Родион подчинился.

– Хорошо, – он оттолкнул Саломею. – Что дальше?

– Лисенок, ты как?

– Нормально.

Ничего нормального нет. Она бледна. И даже глаза посветлели. Ей страшно и больно, и Далматову плохо оттого, что ей страшно и больно. Сам-то он привык, но Саломея – другое дело.

– У Вики в кармане пистолет. Возьми, пожалуйста.

Страшно было не за себя.

Саломея двигалась, как во сне. И во сне обыскивала Викушу.

Плотные джинсы с комьями грязи. Лаковая, гладкая поверхность куртки. Волосы темные, намотанные на кулак. Шея выгнута. Вика часто сглатывает, и горло ее дергается. Веки сомкнуты плотно. Она боится. Не смерти – огня, который почти касается щеки. Еще немного, и дотянется до раскаленной кожи.

Илья только угрожает. Ему приходится. Выбора нет.

Пистолет лежал в кармане. Тяжелый. Холодный.

– Проверь, заряжен ли.

Саломея проверила. Она старалась не смотреть на Далматова, но знала, что теперь видела больше, чем он хотел бы показать.

– Умница. Теперь следи за нашим другом. Дернется – стреляй.

Родион лишь хмыкнул. Он не верит, что Саломея способна выстрелить. И наверное, прав… поэтому целится она в плечо. Если придется стрелять, то не до смерти.