Мотылек атакующий - Островская Екатерина - Страница 39

Маша вошла в купе перед самым отправлением поезда. Там уже сидели две немолодые женщины, одна из которых держала на руках внука. Вероятно, обе прибыли на вокзал заранее и сразу зашли в вагон, едва подали состав. Они уже познакомились, освоились и продолжали свою беседу, не обращая внимания на вошедшую попутчицу.

– Когда этот закон приняли, – рассказывала та, что держала ребенка, – мы с дочкой обрадовались. Думали, все, кончились наши мучения. Вроде так и случилось, зять на работу устроился. Не инженером, правда, а стекла в машинах вставлять. Один раз даже зарплату принес. Тридцать тысяч почти. Хорошие деньги, если учесть, что мы от него последние годы, кроме разорения, ничего не видели. Но только рано мы с дочкой радовались. Вскоре он снова стал поздно приходить, а потом деньги пропали из дома… Дочка побежала к нему на работу и узнала, что его там уже больше недели не видели. Сказали, что сам уволился, хотя претензий к нему никаких не было. А вечером зять вернулся – в глаза не смотрит, а самого аж трясет. Я спрашиваю: «Как на работе дела?» Он врет, что все нормально, но работы очень много, приходится задерживаться. В общем, поняли мы, что за старое взялся. Только куда ходит – непонятно, ведь игровые залы закрыты теперь по новому закону.

Женщина вздохнула, помолчала, а затем продолжила:

– Дочка все-таки выследила его. Он в какую-то щель юркнул, а над дверью вывеска, мол, лотерея внутри. Дочка хотела туда войти, чтобы упросить мужа домой вернуться, но охрана ее не пустила. Татьяна под дверью осталась стоять. Часа два стояла, пока охранники полицию не вызвали. Притащили ее в отдел. Дочка им пыталась объяснить, что в том помещении игровые автоматы, но на нее так наехали! Обматерили, протокол составили об административном нарушении, якобы она в пьяном виде оскорбляла общественную нравственность. Велели ей штраф платить. А за что? За то, что мужа-игромана вытащить хотела? Пошла Таня в прокуратуру, а заявление не желают принимать. Расплакалась она. Ведь такие унижения: полдня в полиции ее продержали, в обезьяннике вместе с бомжихами, теперь из прокуратуры гонят. Но заявление все же приняли. А вечером, когда дочка к подъезду подошла, ее остановили два типа, по виду – просто бандиты, и предупредили, что если она в полицию сунется, в прокуратуру или еще куда, то ребенок ее может остаться сиротой. Слава богу, только угрожали, бить не стали. В общем, Татьяна опять бегом в прокуратуру. Там говорят, что заявление проверяют, в течение месяца пришлют ответ. Ну что же, раз так – надо ждать.

Рассказчица снова тяжело вздохнула. Маша придвинулась к окну. Ей хотелось спать, но она невольно все слышала, голос попутчицы так и лез в уши.

– Вечером дочка в сотый раз стала просить своего мужа непутевого прекратить играть. Сама плачет, я тоже рядом реву. Ведь денег нет, зять из дома все ценное вытащил уже. Гнать бы его, конечно, надо. Да куда? И хороший же парень был прежде. Татьяна его до сих пор, дурочка, любит… А он на ее мольбы отвечает: погодите немного, уже недолго осталось вам страдать, один мужик джекпот снял – двадцать четыре миллиона, скоро мой черед, не век же от меня удача отворачиваться будет. Пошли мы с дочкой спать. А зять – шмыг из дома. Я вскочила. Что, думаю, стащил на этот раз? Стенной шкаф открыла – старенькой Таниной дубленки нет. Потащил, значит, продавать. А кто ее летом примет, да еще потертую такую? Но, видимо, есть места, где на людском горе наживаются. А тут звонок телефонный. Дочка послушала, что ей сказали, и заплакала. Я уж, грешным делом, подумала: все, убили зятя или под машину попал… Но звонили те, что Татьяну у подъезда подловили. Сказали, у ее мужа долги большие, и люди, кому он должен, уже устали ждать. Предупредили, мол, что скоро к нам придут квартиру отбирать, чтобы мы были готовы. А если квартиру не отдадим, то…

Женщина покосилась на Машу и, переходя на шепот, склонилась к уху слушательницы.

– В общем, сказали, что Павлика заберут на органы… Мы обе в слезы. Только утром я поняла, что пугают. И сама пошла в прокуратуру. Только не в районную, а уже в городскую. Потыкалась в разные кабинеты, пока не показали мне одну дверь. Постучалась туда. Вошла. А там мужик, такой гладенький, сидит. Выслушал меня, правда, внимательно и пообещал во всем разобраться. Я уж к двери пошла, а потом меня осенило. «Куда заявление подавать?» – спрашиваю. И слышу в ответ: «Не надо ничего никуда подавать. И писать ничего не надо. Считайте, я принял его в устной форме. Сам передам по инстанциям, кому нужно». «Нет, – говорю, – потом эти инстанции скажут, что никто им ничего не передавал. Надо, чтобы все по закону». А у мужика глаза сразу злыми стали. «Я сам здесь закон, – заявляет. – Вы что же, не доверяете власти?» Не сдержалась я и выдала, мол, сейчас правят те, у кого денег много. Все для них – и власть, и законы. А простым людям куда податься? Нас как прислугу держат, а детей наших на органы или на утеху маньякам… Этот гаденький как взвился! «Что вы себе позволяете? – орет. – Кто вам дал право такие вещи про нашу страну говорить? Демократия не повод обливать все грязью. Идите отсюда, пока я полицию не вызвал!»

Попутчица Маши вновь замолчала. Выпрямилась и постаралась успокоиться. Но рассказ ее не был закончен.

– Вот такой разговор был у меня в прокуратуре, – опять донесся до Маши голос женщины. – Но это еще не все. Вечером Татьяна с работы шла, на нее напали. Ударили, она упала, поднимается – так ее еще и еще. Что она против мужиков сделает? А кричать боится: вдруг убьют сразу. Повезло, что сосед из другого подъезда машину ставил неподалеку, увидел, как женщину ногами избивают. Схватил ключ разводной и бросился на подмогу. Одному врезал, да мало, видать, потому что и ему досталось. Спас он дочку мою, бандиты убежали. Самое обидное, что рядом детская площадка, и там были подростки, парни и девчонки, человек десять. Сидели и смотрели, как людей избивают, пили пиво и смеялись. Сильно побили Татьяну, но, слава богу, не сломали ничего, хотя синяков было много. А у соседа сотрясение мозга и зубы выбиты. Полицию, конечно, вызвали, те протокол составили. Мы в травмпункт съездили, справку получили. Ждали ответа, не дождались, пошли в отдел сами. А нашего заявления и нет. Хотя мы подробно изложили, почему и отчего все случилось. Что делать – не знаем. А зятек пропал куда-то. Люди видели его на улицах, живой вроде. Говорят, побирается. Не милостыню просит, а на метро, мол, бумажник в автобусе вытащили. А нас в покое не оставляют, звонят. В последний раз сказали, что срок – неделя, а потом за деньгами придут какие-то серьезные люди. Вот я и поехала в Москву. Пенсию получила, купила билет и внука с собой взяла. А то вдруг придут, когда меня нет, и утащат его…

– Вы так спокойно говорите об этом, – покачала головой слушательница. – Неужели не страшно?

– Еще как страшно! Поэтому в Генеральную прокуратуру и тороплюсь. Не примут, так я к президенту пойду. Лягу на пороге Кремля, буду лежать, пока он не поедет куда-нибудь. За ноги меня оттуда потащат – орать начну. Пусть люди смотрят. Каждый день буду приходить. Себя бензином оболью и сожгу, но так, чтобы записка осталась про наше с дочкой горе и что никто не хочет помочь. У меня муж охотником был, после него ружье оставалось, но зятек продал. А так пошла бы в тот зал и по автоматам палить бы стала. За что бы меня потом судили? За стрельбу в игровом зале? А какой зал, откуда? Их же нет! Но есть на свете люди, которые терпят, терпят, а потом всколыхнутся. И ружья у них не проданы перекупщикам. Всех бы гадов, которые на нашей крови наживаются, надо…

– Тише вы! – поспешила остановить женщину слушательница и показала глазами на Машу, которая тихо сидела возле окошка, глядя на пролетающие мимо темные пригороды.

– Девушка, – обратилась к ней слушательница, вероятно, для того, чтобы прервать опасный разговор, – у вас дети есть?

– Нет, – ответила Маша.

– Это плохо. Детей надо побольше иметь. А вы чем вообще занимаетесь?

– Спортом.

– Я так и подумала. Уж больно вы ладненькая, как статуэточка.