Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Европейские поэты Возрождения

Данте Алигьери

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Европейские поэты Возрождения - Данте Алигьери - Страница 26

Изменить размер шрифта:

* * *

Старайся крылья не испачкать клеем,

Кто угодил в любовный клей стопой.

По мненью мудрых (мы ж свое имеем),

Любовь всегда кончается бедой,

И пожинаем мы, что сами сеем,

Не на манер Роланда, так на свой.

Терять себя, терять из-за другого —

Не в том ли верх безумия людского!

Во что ни выливалось бы оно,

Одна и та же у него причина.

Из этой чащи выйти мудрено,

Туда ль, сюда бросайся — все едино.

Замечу в заключение одно,

Чтоб выглядела полною картина:

Кто продолжает и на склоне дней

Любить — и мук достоин и цепей.

Мне скажут: «Ты? И вдруг нравоученья

Подобные! Ты о себе забыл».

Признаться, я в минуту просветленья

Свой приговор любви произносил.

Что до меня, то жажду исцеленья,

Стремясь к свободе из последних сил,

Но слишком глубоко болезнь гнездится,

Чтоб можно было сразу исцелиться.

* * *

Сквозь полымем охваченный простор

До новой тверди кони их домчали

И понесли к Лупе во весь опор

Пространством гладким, наподобье стали

Лишенной даже неприметных пор.

Уступит по величине едва ли

Луна последнему средь прочих мест —

Земле, включая океаи окрест.

Астольф застыл в глубоком изумленье:

Его Луны размеры потрясли,

Ничтожно малой в нашем представленье

Когда мы смотрим на нее с Земли,

И то, что можно лишь при остром зренье

От моря сушу отличить вдали,

Которые, не обладая светом,

Едва видны при расстоянье этом.

Другие реки и долины рек

И не такие, как у нас, вершины,

Попав туда, откроет человек;

Там в деревнях чертоги-исполины,

Каких Астольф не видывал вовек,

Хоть странствуют немало паладины;

И нимфы круглый год, не то что тут,

В непроходимых чащах зверя бьют.

Тем временем Астольфу, как мы знаем,

Приглядываться некогда к Луне;

Спешит он, нетерпением снедаем,

Вослед вождю к долине, в глубине

Которой все, что мы внизу теряем

Не по своей и по своей вине,

Хранится, в том числе и те пропажи,

О коих мы не вспоминаем даже.

Не только о богатствах речь идет

И царствах, чей удел иных тревожит,

Но и о том, что Случай не дает

И что однажды отобрать не может.

Там в изобилье слава и почет,

Которые незримо Время гложет,

И грешных нас обеты, и мольбы,

И жалобы на произвол Судьбы.

Там слезы незадачливых влюбленных,

Проигранные в карты вечера,

Досуги при делах незавершенных,

На что у нас невежды мастера.

А сколько планов неосуществленных,

Пустых надежд! Подобного добра

Хоть отбавляй в диковинной долине.

Что потеряешь — там ищи отныне.

Знай паладин по сторопам смотри

Да слушай поясненья Иоанна.

Вот пузыри ои видит, и внутри

Как будто кто-то ропщет беспрестанно.

Он узнает, спросив про пузыри,

Что перед ним державы, как ни странно,

Лидийцев, персов, греков и других —

Ну как их там — с былым величьем их.

Крючки он примечает золотые,

Которые не что иное есть,

Как подношенья — подкупы прямые,

Дабы в доверье к сильным мира влезть.

Про сети вопрошает он густые

И узнает в ответ, что это лесть.

А вот, подобны лопнувшим цикадам,

Владыкам оды, женам их и чадам.

Имеют форму золотых оков

Лишенные взаимности любови.

Вот когти беспощадные орлов —

Подручных власть, которых наготове

Владыки держат. Вот гора мехов,

Где столько дыма, сколько в добром слове,

Что от синьора слышит ганимед,

Покуда ганимед во цвете лет.

Несметных зрит Астольф сокровищ горы

Под сенью грозных некогда бойниц:

Нарушенные это договоры

И козни, не имевшие границ.

Вот перед ним мошенники и воры

В обличье змей с головками юниц,

Вот царедворцы, что уже не в силе,—

Разбитые бутылки и бутыли.

Он видит суп, что по земле течет,

И мудреца о нем пытает кстати.

«Наследство это, — отвечает тот,—

Живым напоминанье об утрате».

И вдруг цветы — зловонье в ноздри бьет

При сладостном когда-то аромате.

Цветочки эти (каюсь, божий раб) —

Дар Константина одному из пап.

Охапки сучьев с легким слоем клея —

Былая ваша, дамы, красота.

Все перечесть — напрасная затея,

Поскольку песня прозе не чета.

Добром, что мы транжирим, не жалея,

Забита до отказа местность та,

Где лишь безумства галл не обнаружит:

Безумию Земля твердыней служит.

И, сам с делами не спеша подчас

И дни бесплодно проводя порою,

На них пришлец не задержал бы глаз,

Когда б не вождь. И вдруг перед собою

Он видит то, что каждому из нас,

Как мы считаем, дал господь с лихвою:

О здравом смысле, о рассудке речь,

Который нам всего трудней сберечь.

Он оказался жидкостью летучей,

И посему хранится в склянках он

Различного размера: всякий случай,

Видать, отдельно взвешен и решен.

В одной из многих склянок ум могучий

Анжерского безумца заключен;

Она крупнее прочих, и к тому же

Роланда имя значится снаружи.

На каждой — надпись с именем того,

Чей здравый смысл закупорен в сосуде.

Порядочную долю своего

Нашел француз, в огромной роясь груде.

Но нет, не это потрясло его:

Он полагал — ему известны люди,

Что здравым смыслом именно сильны,

Так чем же склянки их тогда полны?

Лишаются рассудка — кто влюбившись,

Кто подчинив сокровищам мечты,

Кто глупостями магии прельстившись,

Кто возомнив, что звезды с высоты

Хватать нетрудно, кто вооружившись

Софистикой, а кто свои холсты

Малюя; надобно сказать при этом,

Что больше прочих не везет поэтам.

Астольф решился свой рассудок взять —

Конечно, с разрешения святого —

И склянку к носу, сняв с нее печать,

Поднес, и в нем хозяина былого

Не мог состав летучий не признать.

С тех пор, когда Турпину верить, снова

Премудрым долго оставался галл,

Покуда разум вновь не потерял.

Потом он склянку, что других полнее

И больше, взял, чтоб зравый смысл вернуть

Роланду. Оказалась тяжелее

Она, чем думал он. В обратный путь

Пора: он хочет графу поскорее

Несчастному помочь, но заглянуть

Апостол предлагает по дороге

В таинственный дворец. Его чертоги

Полны куделей шелка, шерсти, льна,

Которых часть для глаз приятна цветом,

Других окраска — чересчур мрачна.

Вот первый зал. Старуха в зале этом

Обводит нить вокруг веретена;

Так на Земле у нас крестьянки летом

Над коконами новыми сидят

И влажные останки потрошат.

Другая успевает еле-еле

За первою; обязанность другой —

Заранее красивые кудели

От некрасивых отделять. «Постой,

Я ничего не смыслю в этом деле»,—

Сказал Астольф, и отвечал святой:

«Узнай, что эти женщины седые,

Как должно Паркам, дни прядут людские.

Людскому веку по величине

Равна кудель, и Смерть с Природой, зная

О роковом для человека дне,

Блюдут его, отсрочек не давая.

Скажу тебе о лучшем волокне —

Оно идет на украшенье рая,

А худшее для грешников прядут,

Что лишь таких заслуживают пут».