Поэзия и проза Древнего Востока - Чжао Е - Страница 63

После песен и поэм-фу в библиографии Бань Гу помещены сочинения уже в основном прикладного характера; разные виды книг по военному искусству, по астрономии, по вопросам календаря, гаданий, медицины. Все сочинения, перечисленные Бань Гу, считались в его время составными частями письменной литературы. Литература при этом рассматривалась в тесной связи с ее функциональной предназначенностью, со строго определенным местом в иерархии древнекитайского общества. Не случайно, видимо, и то, что большинство упоминаемых Бань Гу философских школ и их сочинений связывается с отправлением определенных деловых функций в древнекитайском обществе. Так, про конфуцианцев он пишет, что они вышли из чиновников, ведающих делами управления и заботящихся о просвещении и совершенствовании государя и его людей. Даосов он связывает с историографами, которые вели записи о взлетах и падениях царств, что и заставило их задуматься о причинах явлений; законников-легистов — с чиновниками, отправлявшими наказания, моистов — со смотрителями в храме предков царского дома и т. д. И даже говоря о песенной поэзии и поэмах-фу, непосредственно не ассоциированных в сознании древних китайцев с деловыми функциями словесности, Бань Гу усматривал их общественную роль в связи с ритуалом. Он напоминал, например, что сановники, отправлявшиеся в соседние царства с посольской миссией, использовали песни «Шицзина» для того, чтобы намеком выразить свои стремления. Можно сказать, что в древнем Китае художественность как чисто эстетическая категория еще не была открыта, и литература собственно художественная не была еще выделена и противопоставлена другим видам словесности, преследовавшей прикладные цели, вроде, например, медицинских или военных трактатов. При этом не следует забывать, что древние трактаты по различным отраслям знаний писались отточенным, выразительным языком, подлежали литературной, стилистической отделке, а нередко и ритмизации, что приближало их к произведениям, далеким от прикладного применения.

В древнем Китае постепенно зарождались жанры, составившие в средние века изящную бессюжетную прозу. Во времена Бань Гу жанры эти только начинали свою самостоятельную жизнь в литературе. Многие из них в момент своего появления не осознавались в качестве самостоятельной художественной структуры. Это были составные, но уже как-то выделенные части древних памятников, некое инородное тело в них. Такими были, по-видимому, древние указы или обращения к государю, входившие в свод «Книги исторических преданий». Так в составе «Исторических записок» Сыма Цяня родился жанр чжуань — жизнеописаний, очень скоро, в I в. н. э., осознанный как самостоятельное литературное явление. Были, однако, в древности и формы выражения, как, например, притчи, которые в Китае вплоть до XX века так и не выделились в самостоятельный литературный жанр.

В древности, во времена Бань Гу, жанры, однако, не были еще, как в средние века, ведущей стилеформирующей категорией, и поэтому принцип классификации древнего историографа был утилитарно-тематическим, а не чисто жанровым, как у его средневековых последователей. Так, произведения жанра ицзоу — доклады государю — фигурируют у него как в разделе «Книги исторических преданий» и в разделе «Книги ритуалов», так и среди летописных произведений, продолжающих «Весны и Осени», и даже среди книг, примыкающих к «Беседам и суждениям» Конфуция.

Бань Гу писал свой труд в I в. н. э., но развитие древнекитайской литературы продолжалось, естественно, и в последующее столетие. Это вынуждает нас сказать еще и о тех сочинениях, которые не попали в его обширную библиографию, но сохранились до наших дней и представлены в переводах в данном томе. Речь идет о двух принципиально важных для развития китайской литературы явлениях: о поэтическом цикле, получившем впоследствии название «Девятнадцать древних стихотворений», и о повествовательной прозе, завершающей наш раздел древней литературы.

О «Девятнадцати древних стихотворениях» на протяжении многих веков высказывались весьма противоречивые суждения. Современные китайские ученые пришли к выводу, что стихи эти, отобранные из явно большего числа текстов царевичем Сяо Туном в начале VI века и включенные в его «Изборник», были созданы в I–II вв. н. э. Имена авторов были забыты уже ко времени Сяо Туна. Стихи эти написаны на традиционные темы тогдашней поэзии: разлука друзей, тоска покинутых или оставленных дома жен, грусть путника, раздумья о жизни и смерти. По точному выражению Л. 3. Эйдлина, стихи эти подчинены «одной главной мысли — быстротечности того краткого мига, которым отмерен человеческий жребий». Стихи эти стоят как бы на стыке поэзии народной и авторской. Они написаны явно под влиянием тогдашней народной песни, собиравшейся чиновниками Музыкальной палаты, в них есть даже целые строки, заимствованные из народных текстов, но в этой поэзии есть уже и авторское начало. Об этом свидетельствуют обнаруженные китайскими учеными скрытые цитаты из «Книги песен», «Чуских строф» и даже прозаических «Речей царств». Влияние поэтов-литераторов сказалось и на форме стиха. Если современные им народные песни имели строку разной длины, то девятнадцать древних стихотворений фактически начинают в китайской поэзии пятисложный стих (каждая строка состоит из пяти слогов и соответственно слов), который на протяжении веков был одним из ведущих размеров в китайской и всей дальневосточной поэзии. То, что до нас не дошли имена авторов стихотворений, видимо, не случайно. Как показали исследования последних лет, проведенные И. С. Лисевичем, для переходного периода от фольклорной поэзии к авторской в Китае было характерно не только движение от фольклора к письменному творчеству, но в этих условиях легко совершался и обратный переход древних поэтических произведений в устную стихию. Между индивидуальной и народной поэзией в ту пору еще не было ни языкового, ни стилистического барьера, общей была и образная система. Анонимность творчества характерна в известной мере и для первых повествовательных произведений в прозе. Проза повествовательная в Китае, как и в других странах древнего мира, например, в Греции, начинает складываться лишь в самом конце древнего периода. В I–II вв. н. э. в Китае появляются беллетризованные жизнеописания и истории, которые весьма условно могут быть названы древними повестями. И те и другие своими корнями связаны с историографической прозой. Это прежде всего «Яньский наследник Дань» — история покушения храбреца Цзин Кэ на циньского князя — жестокого тирана, создавшего в III в. до н. э. первую китайскую империю, известного под именем Цинь Ши-хуана. Повесть эта близка к жизнеописанию Цзин Кэ, помещенному в «Исторических записках» Сыма Цяня в разделе «Жизнеописания мстителей». Повесть во многом близка к жизнеописанию, и потому филологи в средние века не раз высказывали мнение, что именно она послужила источником для Сыма Цяня. Утверждения эти вызывали, однако, и возражения других ученых, считавших, что, наоборот, анонимный автор повести использовал текст Сыма Цяня. Но, как справедливо отметил еще известный библиограф XVI века Ху Ин-линь, «Яньский наследник Дань» — «предок древних и современных повествовательных произведении». И действительно, основное отличие этой повести от официального жизнеописания Цзин Кэ — именно в большой ее повествовательности, во введении целого ряда новых эпизодов явно легендарного характера, вроде истории о том, как в ответ на мольбу наследника Даня у ворона побелела голова, а у коня выросли рога, или эпизода о том, как невозмутимый Цзин Кэ швырял золотыми слитками в лягушек, или страшной истории о том, как наследник, выражая свое почтение к Цзин Кэ, повелел отрубить руки красавице музыкантше, игра которой понравилась герою, и поднести их Цзин Кэ. Все те эпизоды, которые и составляют сейчас едва ли не главный интерес для читателя, как раз и отсутствовали у Сыма Цяня.

Древность этой конфуцианской по своим идеям повести косвенно может быть подтверждена и китайским изобразительным искусством рубежа нашей эры. Именно в это время на каменных рельефах, украшавших собой гробницы и иные ритуальные сооружения, часто изображалась сцена покушения Цзин Кэ. Такие рельефы были найдены и на полуострове Шаньдун, и в далекой юго-западной провинции Сычуань. На одном из них, видимо, чтобы выразить свою ненависть к тирану, мастер изобразил императора в одеянии простолюдина, придав его фигуре гротескный характер. На другом рельефе отчетливо видно, как государь бежит от Цзин Кэ, теряя свои туфли.