Поэзия и проза Древнего Востока - Чжао Е - Страница 1

Поэзия и проза Древнего Востока

У истоков художественного слова

В тёмных коридорах египетской пирамиды ученый при свете факела, упорно разбирая вырезанные на каменной стене иероглифы, окрашенные зеленой краской (у древних египтян — цвет жизни и возрождения), читает текст, составленный в пору господства фараонов V и VI династий (приблизительно 2700–2400 гг. до н. э.), один из знаменитых «Текстов пирамид»… Почти пять тысяч лет отделяют нас от составителя текста. Но каким близким кажется нам обращенное к людям и страстно выраженное стремление человека снискать себе и другим бессмертие силою заклинания, магической мощью Слова:

(Перевод Д. Редера)

На протяжении последнего столетия, — а иногда даже лишь последних десятилетий, — прочитаны и стали достоянием современной культуры основные древнейшие литературы мира: древнего Египта, древнего Двуречья (Шумера и Вавилонии), хеттско-хурритская и угарито-финикийская (ханаанейская), — ведущие свое начало с III–II тыс. до н. э. Но не менее чудесным покажется читателю соприкосновение и с более «молодыми» литературами Древнего Востока, берущими начало в II–I тыс. до н. э. и продолжающимися непрерывно до настоящего времени: древнекитайской (XII в. до н. э. — III в. н. э.), древнеиндийской (IX в. до н. э. — III в. н. э.), древнеиранской (IX в. до н. э. — IV в. н. э.) и древнееврейской (XII в. до н. э. — II в. н. э.).

Во всех литературах Древнего Востока (особенно, в более «молодых») можно явственно различить два этапа развития; более ранний — архаический и более поздний — завершающий. Всем литературам Древнего Востока свойственна также «многослойность»; наряду с «пластами», отражающими свою современность, в них существуют «пласты» — свидетели более ранних времен, содержащие некие, говоря условно, духовные «окаменелости».

Древнейшие слои могут быть, по крайней мере, двух родов. Во-первых, это — наследие предшествовавшей, долитературной, то есть изустной, эпохи, древнейшего народного творчества. [1]Во-вторых — элементы, унаследованные от иной, предшествующей культуры (например, в литературе Вавилонии — шумерские элементы).

С древнейших времен существовали то более, то менее тесные связи между литературами Древнего Востока, причем наиболее тесные — в пределах одной географической зоны, одного историко-культурного региона. Таких регионов было три: ближневосточный (включавший литературы Передней Азии и Северной Африки), средневосточный (литературы Индии и Юго-Восточной Азии) и дальневосточный (литературы Китая и Восточной Азии).

Однако обратимся к самому началу, к тому, что было живою основой литературного творчества.

Признание устного, народного творчества источником письменной литературы подтверждается не только многочисленными свидетельствами самих текстов, но и собственными, похожими у всех древних литератур, высказываниями ее творцов. Проявляется это прежде всего в их почтительном, даже, культовом отношении к изреченному Слову, которое ставилось всегда выше слова письменного и — при господствовавшей в древности религиозной идеологии — признавалось обычно боговдохновенным. Это подтверждается также общераспространенным признанием писателями тех далеких времен, что источником их письменного творения являются слова «древних мудрецов», «древних повествований», «память народа», то именно, как и что рассказывалось «в старину».

Древние тексты донесли до нас многие тончайшие оттенки первобытного сознания, воплощенные в различных формах раннего народного творчества. Вначале оно носило синкретический характер, то есть было сложным единством слова, музыки, танца, и было непосредственно связано с практической деятельностью людей, с их трудом, с освоением ими окружающего мира природы.

Когда же речь высвобождается от непосредственного включения в трудовой процесс, то она становится истоком относительно самостоятельных словесно-мелодических произведений. Таковы, например, трудовые песни, которые в форме, отшлифованной веками их воспроизведения, дошли до нас почти во всех древневосточных литературах.

Словно перекликаются своими бесхитростными, сложенными в ритмах труда песнями, относящимися к II тыс. до н. э. египетские рыбаки:

(Перевод Д. Редера)

и китайские сборщицы-жницы:

(Перевод Б. Друмевой)

и земледельцы древней Палестины:

(Перевод С. Аверинцева)

Трудовая песня при своем зарождении вовсе не имела непосредственно эстетического назначения. Она была теснейшим образом связана с древнейшей «производственной магией», с выраставшей из практической деятельности убежденностью в способности человеческого коллектива воздействовать на природу, овладевать ею посредством обрядового действа, сопровождаемого словом, песнью, танцем. Песня одухотворяла труд, вселяла в сердца людей глубокую веру в действенность обрядовой магии, в силу заклинаний. Именно владение ими и позволило впоследствии выделиться корпорации заклинателей, шаманов, этих, по существу, наидревнейших первобытных «поэтов», превратившихся затем, когда складывалась религиозная идеология, в жрецов, священнослужителей, в оракулов, провидцев.

Из трудовой песни-обряда выделялись различные виды обрядовых песен (сопровождавшие человеческую жизнь от колыбели до могилы, включая важнейшую сторону — воспроизводство самой жизни, любовное влечение, браки), складывались такие виды фольклора, как заклинания. Образец последних, к примеру, — древнеиндийская книга «Атхарваведа».

По мере того как первобытные племена Древнего Востока, овладевая природой, обретали наряду с совместной трудовой деятельностью и общий досуг, синкретическая обрядность, раз зародившаяся, становилась относительно самодовлеющей и заполняла этот досуг. В ней все более развивалось эстетическое начало: воспроизведение прекрасного и наслаждение им.

Древнейшие представления отражали первобытное восприятие многообразных явлений природы и ее потрясающей контрастности, а также все более усложнявшихся противоречий общественной жизни, что соответствовало наивно-диалектическому восприятию действительности. Этим представлениям свойственны, с одной стороны, пытливость и активность в борьбе с природы, а с другой — фантастический отлет мысли от действительности. Так рождалось мироощущение фетишизма и тотемизма (почитание животного прародителем племени), культа природы, представления о всеобщей одушевленности природы и всех ее предметов, вера в то, что каждому предмету свойствен некий внутренний воздействующий дух, именуемый этнографами (по тому, как он называется некоторыми первобытными племенами) «ма?на» или «оре?нда». Естественно, что все эти «духи» предметов и стихий делились на добрых и злых, хороших и дурных — в зависимости от их отношения к человеческому племени.