По багровой тропе в Эльдорадо - Кондратов Эдуард Михайлович - Страница 13

На далекой родине, мечтая о славных подвигах на индейской земле, я представлял себе испанского конкистадора одетым в блестящие латы, в расшитой жемчугом одежде, на сытом, украшенном золоченой сбруей коне. Жизнь его казалась мне цепью доблестных подвигов и великодушных деяний, помыслы — воплощением благородства и чистоты. Но пришло время, и я убедился, как не похожи были мои детские грезы на действительность. Доблестный рыцарь в пышном убранстве представал сейчас предо мною в образе грязного, заросшего щетиной оборванца, озабоченного лишь поисками еды да сухого местечка. Подвиги и доброхотные деяния обернулись грабежами, бессмысленной жестокостью и злодейством, а все помыслы и стремления оказались под властью ненасытной алчности. Да, совсем иною, чем когда-то, видел я теперь доблестную испанскую конкисту.

И все же, положа руку на сердце, я не жалел, что выбрал этот путь. Да, говорил я себе, множество негодяев и прирожденных убийц воюет под знаменем испанского короля. Да, много подлостей и насилия вершат они своими грязными руками. Но они — неизбежное зло, плевелы, гадкая плесень. Не грабители и стяжатели, а такие замечательные люди, как Франсиско де Орельяна и Кристобаль де Сеговия, как друг мой Хуан де Аревало и бискаец Хоанес, составляют золотое ядро рыцарства креста и шпаги, которое несет языческому миру спасительный свет христианства. Глубокая вера в правоту великого дела конкисты вселяла в мою душу мужество, а неутоленная жажда приключений заставляла мечтать о продолжении трудных походов.

Кстати, на этот раз от мечты до ее осуществления было не так близко: как я уже рассказывал, нам долго еще пришлось прозябать у Сумако. Но вот, наконец, настал день, когда Гонсало Писарро собрал военный совет и изложил на нем свой план дальнейшего продвижения экспедиции. План этот лучше всего характеризует личность самого Гонсало. Дело в том, что, по некоторым сообщениям пленных индейцев, к юго-востоку от Сумако лежала таинственная и богатейшая страна коричных деревьев. Заявив, что он не желает утруждать тяжелым походом все войско, так как хороших дорог там нет, Гонсало решил отправиться туда с восемьюдесятью наиболее боеспособными воинами. Он назначил своим заместителем Франсиско де Орельяну и приказал ему провести основные силы экспедиции более легкодоступными дорогами, проходящими к северу от Сумако. О том, когда надлежит войску двинуться в путь, Писарро обещал своевременно оповестить Орельяну.

Мне кажется, что планы Гонсало имели совсем иные мотивы, нежели те, о которых он говорил на совете. Не забота об уставших солдатах, а желание, не делясь с другими, поживиться богатствами Золотого касика руководствовало им. Алчный губернатор хотел сам выпить сливки, чтобы потом угостить остальных уже снятым молоком. Это, видимо, понимал тогда не один я. Но, так или иначе, с правителем Кито спорить было нельзя. Взяв индейцев проводников, он ушел искать страну Корицы, а оставшееся войско, в том числе и мы, солдаты, пришедшие с Орельяной, продолжали торчать в опротивевшей индейской деревушке.

Не стану описывать, как проходили наши дни: право же, мне неприятно вспоминать о них. Скажу только, что за это время круг моих знакомств значительно расширился, хотя настоящим другом для меня по-прежнему оставался один-единственный человек — Хуан де Аревало. С ним мы коротали бессонные ночи в беседах о боге, о человеческой натуре, о загадочных тайнах природы. С ним мы мечтали о будущих подвигах, фантазировали, вспоминали родную Испанию. Случались у нас и размолвки, бывало, мы спорили, но уже через час или два один из нас с протянутыми руками подходил к другому. И уязвленное самолюбие никогда не мешало восстановлению мира.

Однако всякое ожидание когда-либо кончается: прошло не более двух месяцев, как в нашем лагере появился гонец от Писарро. Он рассказал, что правителю Кито не удалось отыскать страну Эльдорадо. Зато им были открыты места, обильные коричными деревьями. Сейчас, сообщил гонец, сеньор Гонсало Писарро вместе со своими солдатами расположился в селении на берегу реки Коки и ждет, когда его доблестный заместитель Франсиско де Орельяна приведет к нему остальное войско. Капитан не стал мешкать: на следующий же день мы двинулись в дорогу.

Путь от Сумако до Коки был несравненно легче, чем наш переход через горы. Правда, и сейчас встречались у нас на пути глубокие овраги и скалистые А участки. Приходилось нам преодолевать и болота, и стремительные потоки. Но в сравнении с тем, что осталось позади, эти трудности казались ничтожными. И совсем уже несложным показался нам поход, когда идти привелось через лесистые саванны, богатые травами и кустарниками. Только на последних лигах довелось нам с немалыми затруднениями пробираться через зеленые заросли густых заболоченных лесов.

Встреча была волнующей и радостной. Сеньор Франсиско де Орельяна горячо поздравил сеньора губернатора с открытием страны Корицы, а тот нежно обнял своего заместителя, назвав его другом и братом. Однако, когда схлынули первые восторги, я заметил, что Гонсало Писарро совсем не так уж доволен собой, как это могло показаться на первый взгляд. В тот же день в его хижине состоялось совещание, окончившееся за полночь. А на третьи сутки было объявлено, что поход в страну Эльдорадо продолжается.

От меня не укрылось, что в эти дни лицо Орельяны было сумрачным и угрюмым. Похоже, он был чем-то раздражен.

Ранним утром четвертого дня многолюдное войско губернатора Гонсало Писарро снова тронулось в путь вдоль берегов стремительной Коки…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ДРАКОНЫ ЗЕЛЕНОГО АДА

Хуан спит тревожно. Он вздыхает, что-то невнятно бормочет, ворочается с боку на бок. Ему душно спать с лицом, закутанным влажной тряпкой. Но он все же уснул, а я так и не смог сомкнуть глаз. Близится утро, черная, как смола, ночь начинает редеть, а воздух становится свежей и прохладней. Я ощущаю это очень явственно, хотя и моя голова запелената рваной рубашкой. Иначе нельзя: полчища свирепых комаров, гудящих над нами, покроют лицо нестерпимо зудящими волдырями.

Мы лежим на сырой подстилке из гниющих трав, под огромным деревом, обхватить которое не сумели бы и пятеро мужчин. Могучий ствол, унесший зеленую крону под облака, опирается на толстые подпорки — побочные стволы, выросшие, чтобы удерживать своего властелина. Толстые и тонкие веревки лиан оплетают гигантское дерево, гибкими змеями уползают в вышину.

Я думаю о словах Хуана, сказанных им сегодня ночью. Не в силах уснуть, мы долго разговаривали с ним о разных разностях, пока не услышали, как где-то, совсем близко от нас, прозвучал предсмертный вопль обезьяны, которую, должно быть, терзал ягуар, В ее крике было столько страдания и ужаса, что, пораженные, мы долгое время не решались произнести ни слова. А потом Хуан сказал, что смерть обезьяны, как и гибель моего верного коня, издохшего неделю назад от укуса ядовитой змеи, как и трагедия наших индейских носильщиков-горцев, каждый день умирающих в душном лесу, — все это, — сказал Хуан, — есть великий закон жизни и предначертание божье. Так уж создан мир, что одна тварь пожирает другую, и только поэтому ухитряется жить сама. А здесь, в языческих, богом проклятых Индиях, нужно убивать и только убивать, иначе на твоей шее сомкнутся чьи-то клыки. Вот отчего, считает Хуан, нам не должно терзаться угрызениями совести, когда мы воюем с индейцами и уничтожаем их. Такова их судьба — быть убитыми рукою испанца, и бог простит нам эти убийства. Ибо свершаются они во имя божие и ради спасения душ всех остальных обитателей индейских земель, погрязших в язычестве.

Я возразил ему, сказав, что вряд ли богу так уж необходимы бессмысленные жестокости, которыми щеголяют друг перед другом наши солдаты. Я напомнил Хуану о христианском милосердии и стал доказывать ему, что насаждать учение святой церкви можно было бы и более миролюбивым путем. Но мой друг с яростью принялся оправдывать церковь и так горячо отстаивал каждое свое слово, что я, лишь бы не ссориться, решил не возражать.