Пес, который порвал поводок - Конант Сьюзан - Страница 23

В приюте под Белфастом я чуть не взяла котенка, который, как клялся их служитель, был наполовину енотовидным котом — из тех, что водятся в штате Мэн, — но у меня не оказалось с собой кошачьего контейнера, а из глаз у котенка сочилось что-то желтое. Куда бы я ни наведывалась, мне приходилось отказываться от собак. «Там, позади, ирландский сеттер», — слышала я, и в клетке оказывался рыжий пес разве что с одним дальним ирландским предком. «Пойнтер» — означало всех пятнистых собак, кроме совсем уж мелких. Эти именовались фокстерьерами. Лохматые собаки с загнутыми хвостами числились лайками или полулайками. Предложили мне и одного полумаламута. Это был большой лохматый пес с загнутым хвостом. Коричневый пес звался помесью колли и немецкой овчарки. Я не возражала. Если чистопородное наименование помогло спасти одного из них от смертельного исхода на проселочной дороге, кто я была такая, чтобы проявлять ханжество насчет АКС?

Я слышала множество печальных историй. Приюты для животных не предполагают газовых камер, но обычно это делается. Если бы я правила миром, всякий, кто оставляет суку-метиску не стерилизованной или кобеля-метиса — не кастрированным, был бы обложен налогом в несколько тысяч долларов, чтобы финансировать настоящие приюты. Так же было бы со всяким, кто позволяет чистокровной собаке бегать на свободе, способствуя появлению массы нежеланных щенков.

К восьми часам вечера, когда мы зарегистрировались в элсвортской гостинице для туристов, я устала и чувствовала себя подавленной. Кстати, туристские гостиницы — один из моих собственных советов насчет путешествия с собакой. В некоторых вам не разрешат держать пса у себя в номере, но в большинстве разрешат.

Утром мы направились в глубь штата, в Бангор, а потом обратно к побережью. Я ухитрилась застать Бака в Вермонте, и мы с ним устроили короткий ленч в забегаловке на трассе 1 возле Юниона. Когда я подъехала, он выгуливал Клайда. Собаки, конечно, оставались запертыми в машинах, покуда мы ели. Бак некогда ездил в Европу. И заметил он там, кажется, только то, что во Франции, Италии и Швейцарии собак впускают в рестораны. Если бы его не сбило с пути выведение гибридов, он организовал бы здесь движение за ресторанную реформу.

За жареными моллюсками и яблочным пирогом с чедером мы заговорили о Маргарет. Я была удивлена. Бак обычно не употребляет слов «призовая сука» метафорически. Я спросила о ее брате.

— Билл Литтон, — сказал он, — владел пойнтером, прекраснейшим охотничьим псом, — из тех, о каких можно только мечтать. Чемпион полевых испытаний. Пса обучил он сам. На каждом полевом испытании, конечно, была его сеструха. Ты знаешь, что она вызывала неприязнь у массы людей?

— Ми-ла-я Мар-гa-рет?

— Этот фальшивый голосок тебе не идет.

— Не обессудь.

До смерти Билла она не была такой уж стервой. А потом… Люди давали задний ход, услышав, как она распространяется о нем и о Джеке. Вот так. Джек — имя пса. Это только после она выработала эту свою позу. На днях я слышал, как кто-то о ней говорил, будто ее величайшая мечта — умереть у себя самой на руках.

Потом он рассказал мне массу всего о псе Джеке и о нескольких других. Я пыталась заставить его побольше выложить о брате Маргарет, но он либо его никогда как следует не знал, либо забыл. Он, конечно, знал Фрэнка Стэнтона, но прежде не считал нужным говорить мне, что д-р Стэнтон служил на флоте.

— Антарктика, — сказал он, когда я выдвинула новую гипотезу. — Скажи мне только вот что. К чему бы это флоту посылать глазного доктора в Антарктику?

— Снежная слепота? — отозвалась было я, но поняла, что Бак прав. В сороковых годах специализация в медицине вовсе не была так распространена, как ныне, да и сейчас офтальмолога поставили бы руководить научно-исследовательским центром или больницей, не сажая его на ледокол. Бак дал мне одно полезное указание. Рассказал мне о приюте, отсутствовавшем в моем списке, не настоящем приюте, а просто доме, который держали два брата. Он был близко, по грунтовой дороге между Юнионом и Уорреном.

Название «Юнион», возможно, звучит знакомо из-за ярмарки. Юнионская ярмарка известна конной и тракторной тягой, скачками, попойками, толсто нарезанными кольцами лука и французским жарким под кислым винным соусом. Там устраивают Черничный фестиваль штата Мэн. Пустые ярмарочные участки были не очень праздничны в ноябрьские сумерки. Едва миновав их, я свернула направо.

Без указаний Бака я никогда не нашла бы этого места — скопления собачьих вольеров, ржавых кухонных приспособлений и, за оградой из обгорелых грузовиков, развалюх, которые в тридцатых служили ночлежками. В таких окрестностях мой «бронко» выглядел как «роллс-ройс». Я оставила Рауди в нем. Классному псу здесь было не место.

Средства на одежду у меня ограничены. Первоклассная куртка с капюшоном оберегает мой бюджет. Я была в новой голубой, свободного покроя, куртке тюремного надзирателя штата Мэн, по цене сто семьдесят девять долларов девяносто пять центов — со скидкой. Ее нельзя не оценить — особенно среди порывов вьюги, которые исхлестали меня, когда я пробиралась сквозь бурьян от «бронко» к ближайшей развалюхе.

Прямо перед ней стоял «форд» с высоким кузовом, который был фисташково-зеленым, когда покидал Детройт, а теперь — в пятнах ржавчины и грязи, как детский игрушечный матерчатый пес, почти утративший набивку. Снег в Мэне идет столь же белый, как и повсюду, а может, и белее, но он, должно быть, разъедает металл и плоть. Парню, который ответил на мой стук в перекосившуюся дверь, ударило вьюгой в лицо.

— Привет, — сказала я. — Меня зовут Холли Винтер. Я дочь Бака Винтера. Ищу Роя или Бада.

Что-то подсказало мне, что Рой и Бад не выписывают «Собачью Жизнь». Сцена скорее смахивала на собачью смерть.

— Рой Роджерс, — представился он, протягивая руку, давно созревшую для маникюра.

Ему было что-нибудь между тридцатью и восьмьюдесятью, и на нем болтались желтовато-коричневые ошметки одежды, которая некогда, догадалась я, представляла собой военную форму. Коричневато-веснушчатое лицо его было сплошь в морщинах. Зубы оказались под стать лицу. Бедность может сделать вашу улыбку ржавой.

— Я пожимала руку Рою Роджерсу, будучи семи лет от роду, — припомнила я. Это правда. Я надела на эту руку перчатку и с неделю отказывалась ее снять. — Не знала, что мне представится еще один шанс.

Я пожала Рою Роджерсу руку, и он открыл дверь пошире, чтобы меня впустить. Пылала старая дровяная печь. Она была не из тех, которые можно купить на моей улице в Кембриджской альтернативной энергии. У Роя альтернативы не имелось. Тут же стояли два деревянных стула с облупившейся желтой краской. Все прочее в комнате было покрыто старыми газетами, драными одеялами, уставлено банками с едой, железными сковородками и пакетами, пакетами и еще раз пакетами собачьего корма. Рой сел на один из стульев, а мне предложил почетное место на краешке покрытой одеялом койки.

— Значит, дочка волчатника, — сказал он.

Я слышала это почти столько же раз, сколько его спрашивали, где Триггер.

— Верно, — ответила я. — Он послал меня сюда. Сказал, что вы и ваш брат даете приют уйме псов.

— Не так уж многим, — поправил он.

Он дал мне растворимого кофе и, не упоминая ни о каких лайках, рассказал о тридцати — сорока псах, а потом повел меня наружу — поглядеть на тех, которые у него сейчас были. Вольеры оказались переполнены, но я разглядела, что их недавно чистили и подметали, а ребра можно было пересчитать только у немногих псов. Один, готова поклясться, был чистокровным далматинцем. Рой говорил не закрывая рта. Образ молчаливого янки — нечто изобретенное в Нью-Йорке или в Голливуде. А вот до словечка «угум» там не додумались.

— А к вам когда-нибудь попадают маламуты? — спросила я, когда мы вновь уселись в доме.

— Вас прислала та помешанная? (У него снова появились морщины.)

— Кто?

— Леди, которая чуть не довела меня до сдвига. Это было год назад, нет, побольше. Насчет а-ляс-кин-ской лай-ки. (Маргарет нетрудно имитировать.) — Позвонила, потом заявилась, но этот пес к тому времени подох.