Как покорить герцога - Майклз Кейси - Страница 2

— Именно в этом Чарли обычно уверяла меня. Это маленькое чудовище почти сводило меня с ума, но у нее был свой резон, как и у тебя.

Фитц заглянул в свою кружку:

— Вроде я еще не пьян… Здесь еще достаточно эля. Чарли? И ты говоришь: «она»?

Раф улыбнулся, вспомнив девочку, которая была несколькими годами младше его: высокая, тонкая, с длинными ногами и руками. Она постоянно таскалась за ним, словно он был рыцарем в блестящих доспехах.

— Извини, я хотел сказать: Шарлотта. Шарлотта Сиверс. Имение ее отца клином входит во владения моего дяди, как кусок пирога. Коттедж «Роза» и земли вокруг него — пожалуй, еще большая заноза для его светлости, чем Уиллоубрук.

— Розы, занозы… что-то в этом есть.

По какой-то неведомой причине, словно отдавая дань некоему прошлому, Раф все еще ощущал себя обитателем этой «Розы». Он прятался тогда в яблоневом саду от уроков со своими кузенами, и Чарли окликнула его со своего «насеста» в ветвях одного из деревьев. Он не понимал, как ей это удается, но, похоже, она всегда знала, где он будет находиться, и можно было не сомневаться, что и она окажется там. Внимание девочки порой льстило ему, но иногда раздражало. В тот день он был раздражен и, чтобы выказать свое недовольство, поднял яблоко, упавшее на землю, и, не особо задумываясь, швырнул в ее сторону.

Это было глупо. Яблоко могло попасть в нее. Девочка могла испугаться, упасть с дерева и ушибиться.

Однако это маленькое чудовище ловко поймало яблоко одной рукой и запустило его обратно.

Три недели он ходил с подбитым глазом.

— Раф! Ты снова витаешь в облаках. Кажется, я сказал, что щедрый дядюшка — еще не самое плохое, что может стрястись с человеком.

Раф встряхнулся, отгоняя воспоминания детства, отчего голова почему-то заболела еще сильнее.

— Верно. Но мальчик, которым я был в девятнадцать, — совсем не тот мужчина, каким, надеюсь, стал сейчас, в двадцать шесть. Я, конечно, благодарен дядюшке за все, но принимать его холодную благотворительность больше не намерен. Я ничем не могу помочь сестрам и признателен дядюшке за то, что он сделал для них, да и для меня, но теперь пора пробивать дорогу в жизни своими силами.

— О чем это ты?

— Я имею в виду, Фитц, что моим сестрам будет неплохо жить с дядей, и поэтому решил остаться в армии. Посмотрим правде в глаза: ведь я ничего другого не умею — только воевать.

— Наверняка ты поразишься, дружище, — заговорщицки произнес Фитц, ухватив его за руку, — но, сдается мне, нам больше не с кем воевать.

Раф заставил себя улыбнуться и, когда служанка возвратилась еще с двумя кружками эля, притянул ее на колени и зашептал ей на ухо. Хихикнув, она кивнула и тут же стала покусывать его шею, а Фитц пробормотал себе под нос, что Рафу всегда везет.

У него были все основания так считать. Раф знал, что ему в некотором смысле повезло с дядей. Но будь он проклят, если снова станет жить у него из милости. Возможно, когда человек не так уж богат, гордость становится для него единственным достоянием.

Нужно было также подумать о сестрах и об их будущем. Когда он уезжал на Пиренейский полуостров, близнецы были всего лишь смешными неугомонными детьми, несколькими годами младше Чарли. Сейчас им, должно быть, уже по шестнадцать, и, насколько Раф знал свою мать, — а он прекрасно ее знал! — госпожа Хелен не задумывается об их будущем.

Он понятия не имел, как завести с дядей разговор о Николь и Лидии, но надеялся, что с помощью своей тетки Эммелины сможет уговорить его добавить кое-что к небольшому приданому, выделенному девочкам их отцом, и вывезти их на светский сезон в Лондон.

А как ему быть с его легкомысленной, миловидной, проматывающей наследство, ужасно взбалмошной матерью? Этот вопрос не давал Рафу заснуть по ночам.

Однако в любом случае он был сыт по горло дядюшкиными милостями. Он провел слишком много лет, выслушивая изводившего его кузена Джорджа, графа Сторрингтона, который относился к своим родственникам как к нищим попрошайкам всякий раз, когда они появлялись со своими пожитками на пороге герцогского дома. Сглатывая ком в горле, он принимал помощь для своих сестер — но не брал ни одного жалкого пенса для себя, в чем давным-давно поклялся.

Возможно, в течение следующих шести или девяти месяцев, пока он будет нянчиться с Бонапартом, у него появится время, чтобы обдумать план своей дальнейшей жизни. Слишком много лет он не заглядывал дальше следующего дня, предстоящей битвы, очередных поисков еды и сухого жилья для своих солдат. По молчаливому согласию ни он, ни Фитц не решались говорить о будущем далее следующего дня, чтобы не накликать беду.

Однако теперь, когда война выиграна и Раф с удивлением обнаружил, что он еще цел, можно было больше не опасаться думать о будущем.

Из-за всех этих неугомонных мыслей у него разболелась голова. Голова буквально раскалывалась… и весь он словно разваливался на части.

— Послушай, дружище, — проворчал Фитц, — эта бедная девочка трудится до седьмого пота, пытаясь хоть как-то встряхнуть тебя, если ты понимаешь, о чем я… А ты сидишь здесь как чурбан, свесив руки и уставившись в камин. Почему бы тебе не уступить ее мне? Я-то знаю, как обращаться с девицами этого сорта.

Очнувшись от задумчивости, Раф заметил, что служанка смотрит сейчас на него с некоторым разочарованием.

— Тысяча извинений, моя дорогая, — сказал он по-французски, отпуская ее с колен. — Ты очаровательна, но я очень устал. А вот у того лохматого парня, — Раф ткнул пальцем в сторону Фитца, — много монет.

Благосклонность служанки тут же переключилась на Фитца, она улыбнулась и перебралась к нему на колени.

— О, так уже лучше! Вот так, лапушка, поерзай на мне еще своей пухлой попкой. Вот все, что мне надо от Парижа, — это лучше, чем глазеть на тамошние статуи да шикарные сады! — воскликнул он, когда пышногрудая девица прижалась к нему своими необъятными прелестями. — Прости, дружище, но ты и сам все понимаешь.

— В этом весь ты, Фитц, — спокойно произнес Раф. — Но прежде чем поднимешься наверх, отдал бы мне свой кошелек для сохранности. Черт побери! — Он тряхнул головой и быстро моргнул. — Что там, в этом эле? Вся комната кружится.

Фитц взглянул на друга:

— Ты еще не выпил достаточно, чтобы комната кружилась. Знаешь, Раф, ты выглядишь не слишком… Позволь-ка пощупать твой лоб.

Удерживая одной рукой соблазнительно ерзающую служанку, он потянулся к Рафу, притронулся к его лбу и, отдернув руку, резко затряс ею.

— Проклятье! Да ты горишь!

— Не может быть, Фитц. Я чертовски замерз. Это все мокрый мундир.

Раф сжал челюсти: его зубы начали стучать — он снова ощутил дрожь, лишившись тепла роскошного тела служанки.

— Не думаю. Мне кажется, это лихорадка, которую ты подцепил в Альбуере [2]. Она снова вернулась, и будь я проклят, если это не так. Давай возвратимся в казармы, пока ты не совсем скис, чтобы мне не пришлось тащить тебя на себе, как это было в Витории [3].

— Успокойся, — отмахнулся Раф. — Если это снова лихорадка, то хуже уже не будет. Лучше веди-ка девушку наверх и покажи ей, на что способен, в отличие от других, настоящий ирландец. А я… Я просто подожду тебя здесь у камина.

Раф опустил голову на руки.

— Совсем не хочется возвращаться в этот дождь и сырость.

— Ваша светлость? Прошу прощения, сэр, за беспокойство, но не могу ли я с вами поговорить?

— Раф, — прошептал Фитц, слегка подтолкнув его локтем в бок. Голос его внезапно напрягся. — Этот чудной малый, что у того края стола, хочет поговорить с тобой. Сдается, он обращается к тебе, потому сказал «ваша светлость». Наверняка он не может так обращаться ко мне. Да подними же голову! Здесь что-то странное…

Раф заставил себя открыть глаза и искоса взглянул на озадаченного друга, который продолжал смотреть в сторону другого конца стола.

— Дьявольщина! — произнес он, резко выпрямившись, чтобы разглядеть довольно взъерошенного англичанина невысокого роста, который стоял там, как и говорил Фитц.