Голубоглазая ведьма - Картленд Барбара - Страница 2

– Ах, какой вы сегодня молчаливый, милорд, – ворковала Ивет, зазывно складывая пухленькие алые губки.

Такая гримаска, без сомнения, показалась бы очаровательной неопытному клиенту, впервые приехавшему из провинции, чтобы приобщиться к заманчивым порокам столичной жизни да заодно промотать немалую часть папашиных денежек, ассигнованных на нужды просвещения своего чада.

В те благословенные времена образование джентльмена считалось незавершенным без прохождения краткого практического курса в подобном по духу, если не по рангу, заведении. Но маркиз, давно превзошедший все премудрости отношений с такого рода наставницами, с трудом подавил очередной зевок. Скука уже стала его постоянной спутницей.

– С детства не люблю всяких шарад, разыгрываемых в лицах, и любительских спектаклей, – отмахнулся он, даже не делая попыток казаться вежливым.

Ивет опять придвинулась поближе, насколько это еще было возможно.

– Мой храбрый рыцарь хочет остаться со мной наедине? – интимно замурлыкала она, переходя на французский. – Я развлеку вас куда лучше! Тем более что ужин все равно подходит к концу! – ворковала Ивет с воодушевлением, движимым неистребимой жаждой наживы.

«Таитянское празднество», которое, как догадался маркиз, было дилетантской инсценировкой довольно фривольных эпизодов, заимствованных из «Отчета о кругосветном путешествии 1773 года», принадлежавшего перу одного из спутников капитана Кука [2], и так подходило к концу.

– Вы же пойдете куда-нибудь со мной, мой храбрый воин? – не унимаясь, стрекотала кокотка, мешая английские слова с французскими, что, вероятно, казалось ей особенно пикантным.

Маркиз окинул празднично украшенный зал довольно трезвым взором, который он сумел сохранить в этом сборище одним из немногих. Остальные гости, отдав должное гастрономическим изыскам, являвшимся едва ли не гвоздем программы этого вечера, и без стеснения вкусив разнообразных вин, теперь возлежали в весьма непринужденных позах на удобных диванах, которым предусмотрительная хозяйка салона отводила весьма важную роль в успехе затеваемого пиршества.

Кое-кто из высокородных гостей с завидной свободой предавался общению с дамами, с которыми успел весьма коротко познакомиться еще при просмотре представления. Другая часть посетителей с умилительной простотой резвилась с полуодетыми «нимфами», которые после окончания спектакля, судя по всему, сняли с себя вместе с театральными костюмами все обязательства в отношении сохранения непорочной девственности.

Маркиз заметил, что принц оказался, как тогда говорили, «заведен» разыгрывавшимся действом и, погрузившись в довольно нехитрые развлечения, на время скинул с себя гнетущее бремя забот.

«Как жаль, что этот вечер вскоре кончится, а наутро многочисленные тяготы вновь лягут непосильным грузом на усталые плечи его высочества!» – с искренним сочувствием подумал маркиз.

Наибольшую досаду у принца и всех его искренних друзей – а таких было немало – вызывало то обстоятельство, что леди Джерси буквально наступала ему на пятки, куда бы он ни шел, и навязывала свои опостылевшие разговоры, делая попытки выяснить отношения даже в те моменты, когда его высочество вовсе не был расположен с ней беседовать. Принцу ее назойливость представлялась утомительной.

«У этого скучного вечера все же есть одно неоспоримое достоинство, – подумал маркиз. – Даже самая настырная светская дама не рискнет проникнуть в публичный дом».

Далее он вспомнил о том, что леди Брэмптон, оказавшаяся достойной последовательницей леди Джерси, проявляет ту же изобретательность и настойчивость в отношении его, маркиза Олдриджа.

В приливе раздражения, которое уже не раз посещало его в последние недели, маркиз задал себе все тот же вопрос: «Ну почему, почему эти женщины мечтают о вечной любви и не желают понимать, что, когда роман окончен, они ничего не выиграют своими домогательствами?»

– Вы что-то сказали, милорд? – притворно-ласково пропела Ивет на том диалекте французского языка, который с материнским молоком усваивают дети парижских подвалов и от которого безуспешно пытаются избавиться, чуть разбогатев.

Маркиз понял, что невольно высказал наболевшую мысль вслух.

Ивет вплотную придвинула к устам маркиза свой рот, так что он уловил запах довольно дорогой ружи – специального полоскания для десен с почти неуловимой примесью чеснока.

Теперь, когда близость показалась ей достаточной для передачи самых интимных предложений, Ивет прошептала по-французски:

– Ты ведь хочешь развлечься как следует, мой храбрец? Ты забудешь весь мир в плену своей маленькой Ивет. Я сделаю тебя самым счастливым мужчиной, ведь так?

Маркиз высвободился из ее цепких объятий и поднялся.

– К сожалению, я вынужден уйти. Мне вдруг стало дурно, – грубо сказал он. – Прошу передать мои извинения миссис Хейс и похвалить ее творческую идею, которой мы обязаны столь необычным и изысканным развлечением.

– Ах нет, нет, милорд, – защебетала Ивет с искренним огорчением, вызванным, правда, тем, что у нее из рук уплывает довольно солидный гонорар, которому она приглядела отличное применение в одном из магазинов подержанного, но «совсем как нового» аристократического платья, сшитого на заказ «у почти самых лучших» лондонских кутюрье.

Так что горе девушки от потери выгодного клиента было подлинным.

Однако маркиз молча вложил в ее ладошку, чисто в силу привычки протянутую лодочкой, банкноту такого крупного достоинства, что горестные излияния его безутешной подруги оказались прерванными на полуслове.

Предупреждая любую попытку задержать его на пути к выходу, маркиз поспешно пересек вестибюль и вышел в Кингз-плейс так быстро, что лишь потом кое-кто из собравшихся заметил его отъезд.

Карета уже ожидала у подъезда, маркиз легко забрался в экипаж и удобно устроился сзади на мягком диванчике. Один из ливрейных лакеев, почтительно склонясь, прикрыл колени хозяина пологом из тканого рисунчатого бархата и застыл в ожидании распоряжений.

– Домой, – коротко бросил маркиз Олдридж.

Дверца экипажа мягко закрылась, и лошади направились по спуску Сент-Джеймс на Пиккадилли, и далее по Беркли-стрит к Беркли-сквер.

Особняк Олдридж-хаус, выглядевший необычайно импозантным снаружи, изнутри поражал величием, от которого захватывало дух. Отец нынешнего маркиза посвятил усовершенствованиям фамильного жилища не один десяток лет, пока оно не сравнялось в грандиозности и роскоши со своим главным соперником – Карлтон-хаусом.

Представители рода Олдриджей всегда слыли знатоками художественных ценностей и отличались тонким вкусом. Со временем этой семье удалось накопить богатейшую коллекцию раритетов, которой едва ли можно было найти равную даже среди собраний самых знатных и могущественных аристократических домов Европы.

Но маркиз, вернувшийся в свой роскошный особняк после утомительного в своей никчемности и пошлости вечера, не обращал внимания на искусный подбор мрамора на панелях, декорировавших холл, а целиком находился во власти всепоглощающей скуки и досады, граничивших с нешуточным раздражением.

Он прямиком прошагал в библиотеку – это было просторное, вытянутое в длину помещение – и безвольно опустился в свое привычное кресло, как делал это довольно часто, не имея лучшего варианта времяпрепровождения.

Дворецкий, отворивший хозяину двери, почтительно выждал, пока маркиз дойдет до середины комнаты, и сообщил:

– Принесли записку для вашей милости. Я положил ее на письменный стол. Мальчишка, который ее привез, просил сказать, что сообщение – срочное.

Маркиз ничего не ответил. Одного взгляда на почерк на конверте хватило ему, чтобы безошибочно узнать адресата.

– К дьяволу эту назойливую дуру! – пробормотал он про себя. – Ну что ей мешает наконец оставить меня в покое?

Маркиз не потрудился взять записку, тем более прочитать ее. Вместо этого он рассеянно принял из рук верного дворецкого стаканчик бренди, заботливо налитый из резного хрустального графина.