Журнал «Компьютерра» № 27-28 от 25 июля 2006 года (647 и 648) - Компьютерра - Страница 12

Здесь я следую подходу Хуана Сенара (Juan Carlos Senar), каталонского орнитолога, который изучал агонистическую (связанную с нападением и бегством) коммуникацию чижей. Он показал, что угрожающие демонстрации, которыми обмениваются птицы, это не аукцион, на котором распределяются ресурсы, и даже не пантомима аукциониста. Это — знаки, отражающие спектр допустимых действий. Они информируют о том, какие действия я могу предпринять при том уровне угрозы, который партнер передо мной поставил своей демонстрацией. Как в домино, где каждая новая приставленная костяшка отражает возможность завершения игры в свою пользу. Чем длиннее выложенная цепочка, тем больше в ней информации — хотя какое именно содержание несет каждый значок, мы сказать не можем.

Давайте уточним различие между стимулом и сигналом. Все-таки это очень тонкое различие. Пусть у нас есть два робота, и один из них всегда реагирует на сигнал номер 8 отступлением. В чем разница в интерпретации этого воздействия как сигнала или как стимула?

— Разница в продолжительности. Приняв позу, животное воздействует на партнера двояко. С одной стороны — напрямую, «ударно» (даже если нет прямого физического воздействия). Так, угроза сама по себе влияет на мое состояние и либо подавляет волю к сопротивлению, либо разжигает ее. Например, когда служишь в армии или участвуешь в драках при других обстоятельствах, угроза со стороны сильного противника действует не менее сильно, чем удар. Так вот, классические этологи часто считают, что никакого иного воздействия у демонстраций животных нет. А точка зрения Евгения Панова еще более любопытна — он считает, что демонстрации, грубо говоря, только разжигают, возбуждают готовность к продолжению действий.

Но мне кажется, что этого мало. Одного желания недостаточно, даже в поведении животных. Нельзя играть в шахматы при помощи только неприязни к противнику. Помимо эффекта непосредственного воздействия, который обнаруживается легче всего, существует более опосредованный эффект передачи информации. И обнаружить его можно, наблюдая, как особи, проигрывающие в физической силе, выигрывают за счет верных решений! Это один из моих аргументов в пользу знакового характера этих сигналов.

А остальные аргументы?

— Крайне важно, что в природных условиях каждая минута обмена демонстрациями — большой риск для животного. И чем эффективнее демонстрация, тем выше ее рискованность для демонстранта. Райские птицы при токовании часами висят вниз головой, что практически исключает взлет и бегство при нападении хищника! Казалось бы, в этой ситуации, как только сопротивление партнера подавлено воздействием, нужно срочно сматываться. Ан нет! Маан и Гротиус [Maan M., Groothuis T., 1997. Sequential assessment in territorial conflicts of experienced and inexperienced cichlid fish// Advances in Ethology, Vol. 32. Proc. XXV Int. Ethol. Congr, Vienna. Behaviour Suppl., P.152] изучали агрессивные столкновения цихлидовых рыб и показали, что взаимодействие всегда продолжается еще долго после того, как победитель уже определен. Животные рискуют, продолжая взаимодействие, — ради чего, спрашивается, если результат, связанный с эффектом стимулов, уже достигнут? Единственный адекватный ответ с точки зрения адаптационизма — ради получения ценной информации.

Более того. В одной из работ, посвященных крикам тревоги гаичек (это такие серенькие синицы с черной шапочкой и галстуком), показано [Очень хорошийсайт, посвященный коммуникации животных], что трансляция сигналов тревоги заставляет взрослых гаичек немедленно замереть. А это невыгодно — в зимнем лесу надо кормиться непрерывно. Так вот, молодые особи этому сигналу доверяют меньше. В результате они чаще оказываются в когтях серого сорокопута или ястреба-перепелятника. Этот пример особенно хорош тем, что ведь молодые более возбудимы — и если бы сигнал просто возбуждал, они бы реагировали лучше — а они реагируют хуже. Значит, они хуже считывают соответствующую информацию.

Вот так, по моему мнению, можно разделить два пласта воздействия демонстрации. У нас, людей, с нашей совершенной сигнальной системой, это все давно разделено, у нас есть эмоции, интонации — и есть собственно слова.

С моей точки зрения, развитие сигнальных систем у позвоночных может быть описано классической триадой — тезис-антитезис-синтез (см. врезку). Тезис — системы типа домино, где "я" не играет никакой роли. Они есть у низших позвоночных. Затем — у большинства млекопитающих — "я" вступает в свои права. Это промежуточный этап, когда система, свойственная низшим позвоночным, уже разрушена созревающим сознанием (которое так любят изучать у обезьян), а настоящий язык в нашем понимании еще не возник.

Расскажите, пожалуйста, подробнее о понятиях «intelligence» и «mind», которые то и дело возникают в этом контексте.

— На русский mind переводят как «сознание», intelligence — как «интеллект». Для нас, думающих на русском языке, интеллект и сознание — это сущностные характеристики нашей психики. В английском языке intelligence и mind — это, скорее, операциональные термины. Intelligence — способность решать задачи на рассудочной основе. Mind — способность оценивать намерения, умение находить в себе и у партнера те или иные ментальные состояния. Что именно стоит за этими способностями внутри наблюдаемого «черного ящика», для метасмысла английского слова не так важно. В этом тонкая разница между русскими и английскими значениями этих слов.

Я уже говорил, что, согласно Выготскому, речь, язык имеют социальную природу, а интеллект совершенствуется биологическими механизмами; что речь относится к надындивидуальной системе, социуму, а интеллект относится к индивиду. В своем подходе я вполне ученически опираюсь на эту мысль и считаю, что сигнальная система животных не отражает достижения индивидуального понимания. А наша с вами — отражает. Мы приходим к новой мысли — и свободно выражаем ее в речи. У животных это, видимо, невозможно. У них, даже у антропоидов, мысли существуют отдельно, а видовая система общения — отдельно.

Насколько я понимаю, идеи о «знаковости» сигналов животных в этологии все-таки отнюдь не господствующие?

— Надо подчеркнуть, что речь в любом случае идет о твердо установленных фактах поведения животных. Но многие исследователи придерживаются другой интерпретации этих фактов. Скажем, Сифард и Чини (R. Seyfarth, D. Chiney) в своих широко известных исследованиях верветок (род мартышек) показали, что разные сигналы у них кодируют разные типы опасности. «Леопард снизу» — один сигнал, «орел сверху» — другой, «неизвестная опасность» — третий. Более того, недавно в журнале Nature появилась статья Цубербюлера (A. Zuberbuhler), где показано, что эти короткие крики тревоги могут складываться в некоторые «фразы» — с определенным синтаксисом, в зависимости от которого реакция животного на разные сочетания опасностей будет разной.