Сердце волка - Хольбайн Вольфганг - Страница 41

— Я через два дня буду в вашем кабинете выслушивать ваши извинения, — заявил Штефан. — Повторяю вам еще раз: я не имею к этой истории никакого отношения и у меня нет ни малейшего представления, кто такой этот парень и почему он совершил этот ужасный поступок.

— Я вас даже заслушался, — насмешливо произнес Вестманн.

— Ладно, не будем больше об этом, — сказал Дорн.

Он бросил на своего молодого коллегу выразительный взгляд и, порывшись в кармане, вытащил оттуда визитную карточку и сунул ее Штефану в руку.

— Что это значит? — удивленно спросил Штефан. — Я уже арестован?

Дорн улыбнулся:

— Конечно, нет. Однако, видите ли, есть небольшая проблемка: на вас официально заявили в полицию, а еще у нас есть свидетельские показания, которые подтверждают вашу вину. Даже если я вам верю, я, не смотря на это, вынужден дать делу дальнейший ход.

— Это понятно, — проговорил Штефан. — Вы тем самым хотите в исключительно дипломатической форме сказать, что мне пора обращаться к адвокату?

— Ну это как знаете, — ответил Дорн. — Я же прошу вас явиться в мой кабинет завтра в девять утра.

— С адвокатом или без, — добавил Вестманн.

— А зубную щетку с собой брать? — сердито спросил Штефан.

— Не нужно, — ответил Дорн. — Пока мы проводим обычные следственные действия. Если вам вдруг понадобится зубная щетка и умывальные принадлежности, то мы заедем к вам домой, чтобы помочь вам их довезти. До свидания, господин Мевес.

Все трое полицейских направились к выходу. Штефан проводил их до двери. Четвертый полицейский по-прежнему находился в коридоре. Когда Штефан вслед за Дорном и двумя его коллегами вышел за порог, в конце коридора захлопнулась дверь. «А я еще надеялся, что никто из соседей не заметит моих непрошеных гостей», — с досадой подумал Штефан.

Он подождал, пока полицейские войдут в лифт, а затем, вернувшись в квартиру и тщательно закрыв за собой дверь, направился к телефону. Дрожащими пальцами он снова набрал номер мобильного телефона Роберта — и вновь безрезультатно. Тогда он начал набирать номер рабочего телефона Роберта, но, передумав, разыскал в справочнике телефонный номер отеля «Шератон» в Цюрихе, в котором Роберт всегда останавливался. Штефану пришлось набирать номер пять или шесть раз, прежде чем он дозвонился, но, как он и опасался, его шурин в отель еще не прибыл. Тогда Штефан продиктовал сообщение для Роберта, в котором настоятельно просил срочно ему позвонить, после чего положил трубку, но тут же снова поднял ее и начал набирать номер редакции, однако передумал и, нажав и отпустив рычажок телефона, стал набирать номер телефона Ребекки в больнице. Уже набрав номер, он вдруг засомневался, что следует ей звонить, и быстро положил трубку.

«Какой-то кошмар!» — подумал Штефан. Его охватило чувство бессильного гнева. А еще у него мелькнула мысль, от которой ему стало жутко: «А вдруг Дорн прав?» Эта мысль, безусловно, была бредовой, и он не знал, почему она вообще пришла ему в голову, однако он никак не мог от нее избавиться. Версия событий, предложенная полицейским, вдруг показалась ему довольно правдоподобной, и чем больше он над ней думал, тем правдоподобней она казалась. Возможно, ему просто хотелось найти хоть какой-нибудь выход из логического тупика. Вдруг Дорн и в самом деле прав? Штефан, конечно же, был абсолютно уверен в том, что не нанимал светловолосого парня, чтобы тот расправился с Хальберштейн. Кроме Штефана, нанять его могли еще только два человека, но ни один из них наверняка не стал бы этого делать. Если бы ситуация развивалась наихудшим образом и отсутствие взаимопонимания между Ребеккой и Хальберштейн дало бы повод для усугубления конфликта, то Ребекке, пожалуй, в пылу гнева и могла прийти в голову подобная идея, но не более того. Одно дело об этом думать, и совсем другое — реализовать такой вариант на практике. Штефан знал, что его жена никогда не переступила бы границу между одним и другим.

А вот что касается Роберта… Он, конечно, обладал необходимыми возможностями и был не особенно разборчивым в выборе средств, однако это было не в его стиле. Кроме того, Роберт был для этого уж слишком умен. Дорн правильно сказал: с уголовными типами невозможно иметь дело, не вымазав при этом свои руки в дерьме, а шурин Штефана никогда ни в чем не вымазывал свои руки, если у него имелись более чистые способы достижения цели.

Нет, что-то тут не так. Кроме него самого, Ребекки и шурина не было абсолютно никого, кто имел бы основания натравливать светловолосого громилу на Хальберштейн. Ведь никто не стал бы этого делать просто так, безо всякой причины! Но только они трое имели к этому отношение. Возможно, именно первая догадка Штефана и была правильной. Чем дольше Штефан об этом думал, тем больше утверждался во мнении, что, пожалуй, все так и было. Он попытался припомнить, как выглядело лицо парня, с которым он столкнулся у кофейного автомата, однако перед его внутренним взором появлялись лишь расплывчатые черты, которые никак не трансформировались в более-менее четкое изображение. Что он запомнил довольно хорошо — это выражение глаз того парня: в них чувствовались дикость и леденящая душу безжалостность, так сильно напугавшие Штефана.

Штефан ощутил, как по его телу пробежал ледяной озноб. Им с Ребеккой очень часто доводилось готовить репортажи о подобных людях. Им было известно, на что те способны и какие ужасные поступки они совершают безо всякой на то причины, лишь от скуки или по совершенно пустячному поводу. Однако, по роду занятий часто сталкиваясь с подобными людьми, Штефан привык к ним и перестал их бояться. Ему еще ни разу не приходило в голову, что в один прекрасный день он тоже может стать жертвой одного из таких психопатов. Штефану, как и многим людям, казалось, что такие инциденты могут произойти с кем угодно, но только не с ним.

А теперь, когда подобная проблема коснулась его самого, Штефан почувствовал себя таким беспомощным, что ему захотелось громко закричать от отчаяния.

Он, конечно, решил все же поехать в больницу. Просидев дома два часа, чувствуя себя при этом как в аду, он дождался звонка Роберта из отеля и рассказал ему обо всем. Его шурин отреагировал так, как и ожидал Штефан, — спокойно и невозмутимо, отчего Штефан снова почувствовал себя на грани нервного срыва. Роберт благоразумно посоветовал Штефану ничего не предпринимать и никому, включая Ребекку, не рассказывать о произошедшем, а пойти на следующее утро в полицию и узнать, каковы результаты расследования.

Кроме того, Роберт дал ему телефон одного хорошего адвоката и посоветовал обязательно с ним переговорить. Тем не менее Штефан, сам не зная почему, решил этого не делать. Ситуация, в которую он попал, была довольно опасной: в лучшем случае его ожидали большая нервотрепка и не особо приятное хождение по инстанциям. Несмотря на это, он почему-то боялся звонить адвокату. Его разум подсказывал ему, что это нужно сделать, однако Штефан находился в таком психическом состоянии, когда благоразумие и здравый смысл уже не играют большой роли. Звонок адвокату в его представлении был равнозначен признанию своей вины. Кроме того, если ему действительно потребуется адвокат, ему можно будет позвонить и на следующее утро. В крайнем случае, из кабинета Дорна.

Когда он вышел из квартиры и направился в больницу, на улице уже стемнело. Он не стал звонить Ребекке, чтобы предупредить ее о своем приходе, а еще решил ничего не говорить ей о произошедшем, хотя в душе понимал, что вряд ли сможет удержаться от этого. Здравый смысл — Штефан, правда, сомневался в том, что может еще рассуждать здраво, — подсказывал Штефану, что лучше ему было остаться дома или же, если сидеть дома уж совсем невмоготу, пойти в какую-нибудь забегаловку и опрокинуть там пару бокалов пива. Однако Штефан ощущал насущную потребность поговорить с Бекки.

Когда он пришел в больницу, время приема посетителей уже часа два как закончилось, но Штефана никто не остановил. То обстоятельство, что он и сам был пациентом этой больницы, позволяло ему чувствовать себя в общении с персоналом довольно свободно. Кроме того, в этой больнице графика посещения больных не очень-то придерживались, что в некоторой мере даже расстроило Штефана: ему втайне хотелось, чтобы его все-таки не пустили в больницу.