Мы - истребители - Поселягин Владимир Геннадьевич - Страница 60

Во время допроса, хотя, вернее, его можно назвать ленивым разговором, я случайно выяснил, что Ван Кляйн — один из уцелевших летчиков подполковника Шредера. Мир тесен. Заодно поспрашивал насчет засады. Все оказалось так, как мы с ведомым и думали. В сопровождении колонны шли лучшие асы Люфтваффе, собранные из разных частей. Чтобы не насторожить нас, они управляли самолетами, как стажеры или не очень опытные летчики.

«Теперь понятна разница в пилотировании! Мне это еще во время боя показалось странным. Теперь-то все понятно».

Разговор наш длился уже полчаса, а возможность закончить его должным образом так и не представилась: по плану мы должны были дойти до криков, после которых я должен был бы воспользоваться трофейным кинжалом, что висел на поясе. Убрать свидетеля. Убить его было трудно — это не в бою в азарте, мне стал даже нравиться это парень, немного внешне похожий на меня. Да и Ганс тоже что-то чувствовал, раз разговор вел ровно, честно отвечая, не давая возможности за что-нибудь зацепиться. В конце концов подловить его удалось именно на больной для меня теме.

— Ганс, ответь честно, зачем вы расстреливали беженцев и санитарные поезда?

Сперва он отвечал неохотно, но понемногу разгорячился, пока с пеной у рта не начал объяснять догмы Третьего рейха. Видимо, не со мной одним вел такие беседы, раз сразу повелся.

«М…ак, да я тебя за одно слово „неполноценный“ прирежу!»

Наш разговор нарушил все режимы тишины, мы уже кричали друг на друга. Наконец, услышав шорох осыпающихся камешков, я понял, что пора. Схватив кинжал, вонзил его в грудь немца, зло выдохнув:

— Сука!

Никакого сожаления уже не испытывал, только с ненавистью поглядывал на подергивающееся тело под ногами и на светлую прядь, хорошо видную при свете луны, закрывающую высокий лоб.

Подло? Может быть, но миллионы жизней для меня были важнее, пусть лучше возьму этот грех на себя, чем поплатятся другие за мою трусость. Да, я чуть не передумал, но все-таки решился в последний момент, вывел-таки меня из себя этот немец.

— Что?! Что случилось?.. Ах ты, черт! — выругался Василий, останавливаясь рядом.

Нагнувшись, я вытер клинок о комбинезон убитого.

— Что случилось? Да так, ничего особенного. Прыгнул он на меня… Сверхчеловек, понимаешь!

— Объясни! — зло потребовал Рябов.

— А что объяснять? Этот гнус очень подробно объяснил мне разницу между нами. Представляешь, оказалось, мы недочеловеки, это где-то близко к свиньям…

Я специально тянул время, чтобы собрались все, после чего с подробностями рассказал про план «Ост» то, что о нём помнил.

— …так и получается, что мы для них не более чем будущие рабы, которых будут держать в лагерях, лишних уничтожат, — закончил со вздохом.

Кто-то нервно сглотнул, в наступившей тишине это было отчетливо слышно.

— Это… Это… Вот твари! — первым отошел старшина.

— Ага. Представляете, он предлагал мне перебежать к ним. Урод, нашел, кому предложить. А когда я отказался, решил, что одолеет меня. М-да, надо было его в живых оставить. Как-то не подумал, довел он меня.

Рябов чему-то хмыкнул, после чего приказал собираться. Тут он был прав, после таких новостей вряд ли кто-то снова уснет. Так что через десять минут мы продолжили путь, оставив остывающее тело Ван Кляйна в этой безымянной долине. Перед тем как присоединиться к остальным, я посмотрел на тело летчика и зло сплюнул:

— Вы мне, гады, еще за Севастополь ответите!

— Нужно было похоронить, след оставляем. Слышишь, Вась? — спросил, следуя за Рябовым.

— Слышу. Там в арьергарде Каябордин и Демидов, они приберут. Шире шаг! — это уже всем.

— Понятно, — после чего мысленно, а иногда негромко вслух стал напевать разные песенки, периодически останавливаясь и задумываясь. Степка с Кречетовым знали, что это означает, так что на возмущенное Рябова: «Да сколько можно?!» — последовал немедленный ответ, причем едва слышно, чтобы не отвлекать меня: «Тихо! Творит!»

Это была небольшая хитрость. Многие не понимали, откуда у меня берутся такие песни, да еще в большом количестве. Вот и пришлось устраивать подобные спектакли. Даже рукой махать, как будто дирижирую оркестром. Объяснение мгновенно сняло все вопросы, и мои редкие внезапные остановки были встречены со всем пониманием. Я не раз ловил взгляды бойцов, смотревших на меня с большим уважением. Творит!

К десяти часам утра мы вышли к дороге, которую требовалось пересечь.

— Внимание, на дороге немцы. Идем тихо, — полушепотом приказал Рябов и, чуть наклонившись, на полусогнутых, медленно двинулся вперед.

От дороги нас закрывал небольшой вал. Правда, только до пояса, вот и приходилось так изгаляться, чтобы не увидели. Дальше — рывок через проезжую часть, покрытую мелкой щебенкой, и за скалу, за ней уже тропа.

Я шел четвертым и, прежде чем перебежать вслед за Кикобидзе, рыжеватым пареньком лет девятнадцати, осторожно выглянул и присмотрелся к немцам.

— Твою мать, — одними губами прошептал, не двигаясь с места.

Толчок в спину вывел меня из оцепенения, но я лишь дернул плечом, не веря своим глазам.

— Что там? — тихий шепот старшины за спиной.

Парни, что шли первыми, уже скрылись за скалой.

— Этого просто не может быть! — очумело просипел я внезапно пересохшим горлом.

— Да что там?! Ну полицаи, ну пленные красноармейцы, — пожал плечами Жора, тоже присматриваясь к действу на дороге, где восемь полицаев сторожили два десятка пленных, ремонтирующих дорожное полотно.

От скалы стали активно семафорить, чтобы мы продолжили движение. Мимо меня протискивались бойцы.

— Знаешь кого? — понял старшина.

— Да, и в этом проблема. Потому что без него я не уйду.

— Кто?

— Вот тот, с бородкой, в рваной телогрейке. Мой первый механик, старшина Морозов… Семеныч.

Я никак не мог ошибиться. В этом старом седом пленном сразу узнавался Семеныч. Конечно, сейчас он уже не тот сорокалетний здоровяк с широким разворотом плеч, плен сделал свое дело. Худая мумия, вот на что он стал похож. Да и судя по постоянному подергиванию всем телом, еще и болен, видимо, простудой, если не чахоткой. Кашель ни с чем не спутаешь.

— Сева, ты сам понял, что сказал? — поинтересовался старшина.

— Понял и от своих слов не отказываюсь. Я с ним три месяца воевал, он мне как батя был. Именно Семеныч ремонтировал все машины, на которых я летал. Именно ему я обязан пятьюдесятью сбитыми.

С этой стороны дороги никого, кроме нас, не осталось, ожидавший на той стороне Рябов сделал свирепое лицо и побежал обратно.

— Чего встали?

Старшина быстро объяснил задержку.

— Сева, сам подумай, что мы с освобожденными делать будем? Это же балласт, да и на катер они все не поместятся, — проникновенно начал убеждать меня лейтенант.

— Он мой однополчанин — это раз. Там наши люди — это два. В рыбачьей деревне наверняка есть лодки, возьмем на буксир — это три. И нас мало — это четыре, — буркнул я.

Рябов задумался. Время утекало, солнце поднималось всё выше и выше, а нам до вечера нужно было преодолеть немалое расстояние. А если взять с собой этих доходяг, то времени может и не хватить, мы все прекрасно это понимали.

— Ладно. Уничтожаем охрану, берем пленных и уходим. Всем все ясно? Тогда разработаем план, старшина, подвинься поближе…

После того как проехал последний грузовик немаленькой автоколонны, пленные снова вышли на дорогу и стали ровнять её кирками и лопатами под присмотром охраны, которая ближе чем на десять метров к бойцам не подходила. Боялась, это было видно. Семеныч бегал с тачкой, возя стройматериал, то есть щебень.

— Начали, — тихо выдохнул Рябов и нажал на спуск.

Звонко хлопнула винтовка, и один из полицаев, тот, что с пулеметом, упал. После чего коротко протрещал автомат и ударил залп карабинов. На этом весь бой и кончился. Три бойца выскочили на дорогу и добили раненых.

Пленные стояли в каком-то оцепенении, наблюдая за нами. Сам я не стрелял, стрелков хватало, так что обошлись без моего участия.