Мы - истребители - Поселягин Владимир Геннадьевич - Страница 54

«Все-таки не скалы, горы», — подумал я, влетая в широкое ущелье.

Дорога вилась вплотную к левому склону, у правого — глубокий обрыв и неширокая река, бурно бежавшая по каменистому дну. В общем, некуда деться немцам. При налете шансов нет.

— Атакуем! — крикнул я, увидев в полукилометре впереди бронетранспортер передового дозора.

— Есть зенитки! — раздался в эфире вопль Евстигнеева, он как привязанный шел на сто метров выше.

— Где?

— Наблюдаю четыре мелких пушки на двухстах метрах.

— Двухстах?! — с недоумением переспросив, поднял я голову, разглядывая скалы наверху.

Мы перехитрили не только немцев, но и себя. Зенитки были, но они находились выше на склонах. Меня удивило, как фрицы их наверх затащили.

Внизу зенитки тоже были, шли в составе колонны на первом грузовике и последнем.

— Глыба, сшибай их на хрен! — заорал я, делая горку и начиная работать по колонне. Передовой грузовик мы уже пролетели, так что бил по замыкающему. В разные стороны полетело что-то железное, и зенитка, замедляясь, окуталась черным дымом и съехала на обочину.

— Голубь, первой идет зенитка, — предупредил я командира штурмовиков капитана Афанасьева.

— Принял, — лаконично ответил тот.

Дальше колонна уже их работа, наша — связать боем истребительное прикрытие, падавшее сверху.

— Сокол-четыре, держи штурмовиков, «худые» наши, — приказал я второму звену. На полном газу потянул ручку на себя и вырвался на волю. Теперь мы оказались меж двух огней, вот только пушки наверху всё равно не могли стрелять — «мессеры» зашли в зону поражения.

Охрана колонны, как и говорил пленный, состояла из четырех пар, три из которых падали на нас сверху. Четвертая кружила выше, явно выжидая момента для нападения.

Преимущество всегда у того, кто сверху. Эту прописную истину немцы знали не хуже нас. Однако и мы не пальцем деланные, такую возможность просчитали, даже поставили ее как основную — ну кроме того, что зенитки будут выше, чем предполагалось, — так что как противостоять, знали, даже составили схему противодействия.

— Второй, бери ту пару, что слева, остальные мои, наверх тоже посматривай!

— Понял! — только и успел сказать Евстигнеев, как мы столкнулись с немцами на встречных курсах.

Бой начался на пределе скорости на восьмистах метрах, но огнем прицельно пустить успели, разминувшись друг с другом.

Разворачиваясь, чтобы встретить повторную атаку в лоб, я успел мельком глянуть вниз. Там творился ад. Видимо, вторую зенитку уничтожили с ходу, и сейчас на миг, в развороте, показываясь над ущельем, штурмовики снова бросались в атаку. Вражеские зенитчики, сидевшие наверху, только в бессильной злобе наблюдали за ними, стрелять они не могли: как я уже говорил — мертвая зона.

Заметив, как ведомый Евстигнеева ловко сбросил «худого» с хвоста и они вместе атаковали другую пару, заходившую уже на меня, вспомнил, как постоянно повторял пилотам: «Есть три важнейших вывода для летчика в бою: всегда осматривать хвост своего самолета, никогда не нарушать дисциплину в воздухе, контролировать расход боекомплекта».

Евстигнеев был одним из фанатов этого правила, что повысило его выживаемость. За два месяца он всего единожды получил попадание в самолет, да и то через несколько секунд после того, как его прошлый ведомый был тяжело ранен и вышел из боя.

— На сука! На-на-на! — прорычал я, добивая «худого».

В эфире стоял сплошной мат. Дрались мы, дралось второе звено, дралась подошедшая помощь. Деловито командовал старший у штурмовиков капитан Афанасьев, уводя своих: они свое дело уже сделали. Колонна и все зенитки уничтожены.

— Второй! Помоги Соколу, на него шесть пар навалилось.

— А как вы?

— Справимся! Работай! Недолго осталось! — Последнее я не сказал, простонал. Перегрузка просто вдавила меня в кресло.

К этому времени мы с Евстигнеевым сбили по одному «мессеру» и отбили атаку четвертой пары, когда одиночный ганс зашел со стороны солнца. Заходил на меня, но Микоян, в последний момент заметив атаку, успел вклиниться между нами.

— Черт! Меня подбили! — услышал я крик Степки.

Меня обдало холодом, переходящим в ярость. Сбили моего ведомого! Нет, мы, конечно, обговаривали такую возможность, даже нашли две более-менее подходящие площадки для вынужденной посадки на случай, если повреждения катастрофические и до своих не долететь.

— На-на-на! — Истребитель затрясся от длинной очереди. Подбивший Степку «худой», лишившись крыла, свалился в штопор.

— Как ты? Дойдешь?

— Нет! Все! Двигатель заглох! Есть дым!

Я быстро осмотрелся.

— Давай на вторую площадку! — Прыгать он уже не мог, высоты было едва за триста метров.

— Попробую спланировать…

— Черт! Горишь! Попробуй в пике сбить пламя!..

Немцы, видя, что я связан по рукам и ногам прикрытием своего ведомого, усилили напор.

— Готов! — яростно ухмыльнувшись, с чувством глубокого удовлетворения проводил огненный комок «мессера», падающего вниз.

Оставшиеся две пары фрицев отлетели, чтобы перегруппироваться, и издали наблюдали, как я кручусь около горящего ведомого — он так и не смог сбить пламя и шёл на вынужденную.

На вторую площадку Степка уже не успевал — она была выше, так что единственным шансом оказалась дорога.

Крутя головой, опасаясь внезапной атаки, я провожал Микояна глазами. «Лавочкин», не выпуская шасси, плюхнулся на землю и в густой пыли, дыме горящей плоскости и мотора, разбрызгивая щебёнку и вытекающее масло, заскользил к небольшому озеру у края дороги. Когда самолёт наконец-то остановился, на нём откинулся фонарь и на левое крыло вывалилась серая фигурка.

Дав газу, я полез наверх, где кружили хищные силуэты «мессеров».

Понятное дело, набрать высоту мне не дали: гитлеровцы понимали, что другого шанса у них может и не быть, поэтому бросились в атаку сразу.

Увернувшись от одного, я пропустил очередь второго и вдруг заметил, как ведомый второй пары не сворачивая прет прямо на меня. Поняв, что он идет на таран, зло ухмыльнувшись, довернул и, дав движку форсаж, направил кок винта на противника.

В этот раз немец не свернул, единственное, что я успел сделать, — нажать на педаль, так что столкнулись мы не лоб в лоб, а плоскостями. У меня напрочь отшибло левое крыло и изодрало хвост.

До земли четыреста метров. Истребитель падает, вращаясь вокруг оси — не выпрыгнуть, собьет целой плоскостью. Прежде чем успел осмыслить, что делаю, резким ударом открыл фонарь и отстегнул привязные ремни. Через секунду — на двухстах метрах — меня вышвырнуло из кабины. Последнее, что помню, прежде чем непроизвольно покинул истребитель, — это быстро приближавшееся крыло, потом удар и темнота.

Очнулся я от гомона толпы, хлопанья материи на ветру и пульсирующей боли с левой стороны тела. Попытка пошевелиться привела к тому, что раздался резкий, можно сказать, похожий на выстрел звук рвущегося полотна, за которым последовал рывок вниз. Поэтому первым делом я приподнял голову и только потом, открыв глаза, посмотрел наверх — звук шел оттуда.

А наверху купол парашюта зацепился за торчащий обломок скалы, который потихоньку рвал ткань, отчего я понемногу опускался, стоило только шевельнуться. Припомнив, что крепко держал кольцо на бедре, когда меня вышибло из кабины, сообразил, почему парашют открылся.

Тихо застонав от боли в плече — я уже определился, где болит, — попытался прикинуть, что случилось. Судя по всему, удар крыла не только погасил сознание, но и выбил плечо из сустава. Хотя, может, это об скалу так приложило. Да и остальному телу явно досталось, наверняка всё в синяках. Быстро ощупав себя правой рукой, понял, что, кроме нескольких довольно крепких ссадин и выбитого плеча, никаких ран и повреждений больше не было. Синяки не в счёт.

Припомнив, что вроде еще слышал голоса, наконец догадался посмотреть вниз. Закрыл глаза, открыл, снова посмотрел.

Судя по всему, метрах в пятидесяти подо мной раньше текла река. Это сейчас она превратилась хоть и в бурный, но ручей, оставив галечный пляж шириной метров двадцать, на котором стояли человек сорок немецких солдат и офицеров и молча смотрели на меня. И улыбались. Улыбочки у всех, как у Чеширского кота. Счастливые-е!..