Мы - истребители - Поселягин Владимир Геннадьевич - Страница 52

Кроме орденов, мы получили следующие звания. Я майора, а Микоян старшего лейтенанта. Сейчас он стоял рядом, рубиново сверкая первой наградой.

«Вот что странно, — всплыла мысль, — у Степки уже двенадцать сбитых на счету, а он только „Красную Звезду“ получил. Нет, я, конечно, понимаю, что все наши представления еще крутятся в бюрократической машине армии, но все-таки что-то больно долго. Эх, жаль, отменили Героя за десять сбитых, как было раньше. Так же как и в моем мире, увеличили до пятнадцати. У нас в полку уже на четверых летчиков ушло представление на награду. Главное, успеть получить, пока планка не скакнула за двадцать сбитых!»

Вздохнув, поправил кобуру, в которой покоился теперь уже наградной пистолет, до сих пор не зная, как реагировать. Если вернусь в свое время, никто же не поверит! Хотя… отцу лучше не говорить, у меня голова не такая крепкая, чтобы вытерпеть его затрещины. Он-то уж точно не простит, что я взял награду из рук предателя.

Снова вздохнув, покрутил пальцами стакан с крымским вином, которым угощали награжденных и командование. Невольно звякнув всеми наградами, которые пришлось надеть, взял со стола кусок полукопченой колбасы и, откинувшись на спинку стула, с интересом осмотрелся.

— Товарищ майор? — окликнул меня боец Рощина.

— Слушаю, сержант.

— Вы не споете? Пожалуйста.

— Извини, сержант, настроения нет. Совсем, — вздохнул я. Его действительно не было.

— Бывает, — тоже вздохнул сержант.

Во главе стола посадили Власова, по бокам командиры, один раз даже Мехлис мелькнул, но на банкете почему-то не присутствовал. Видимо, из-за этого нервничал начштаба фронта генерал Толбухин. Он, как ни странно, после чисток усидел на месте. Вроде за него сам Ворошилов похлопотал, но это только слухи.

В двух метрах от нас двое командиров что-то обсуждали если не на повышенных тонах, то довольно горячо. Бросив на них быстрый взгляд, продолжил осматривать зал бывшего кинотеатра, где мы все разместились.

Заметив, как Толбухин, посмотрев в мою сторону, что-то сказал стоящему рядом командиру, понял, что генерал хочет поговорить. И не ошибся — скоро подошедший старший лейтенант пригласил в кабинет Толбухина.

— Когда вернусь, не знаю, если что, жди в гостинице, — предупредил я Степку, вставая и ставя на стол стакан с соком, на который поменял вино.

Кабинет генерала находился в другом здании, пришлось пересечь небольшую площадь и через дворик, который охранял одинокий часовой с винтовкой, войти в высокий трехэтажный дом.

— Прошу, товарищ майор, — толкнув дверь, пропустил меня вперед лейтенант.

Как ни странно, несмотря на то что мы вышли из зала, где шел банкет, первыми, генерал уже был в кабинете. Причем он был не один — у окна стоял Мехлис. Вот уж кого мне видеть не хотелось, так это его.

— Здравствуйте, товарищ Член Военного Совета! Здравствуйте, товарищ генерал! — рявкнул я, вытягиваясь.

Мехлис молча кивнул.

— Проходи, майор, есть у меня к тебе тут дело интересное, — указал на соседнее кресло начштаба фронта.

— Слушаюсь!

— Чаю?

— Можно, товарищ генерал.

Подняв трубку, Толбухин попросил неизвестного абонента принести чаю.

— Гадаешь, почему я тебя вызвал?

— Да, товарищ генерал.

— Дело тут такое, можно сказать, крупное. Два часа назад под Феодосией был сбит «мессер». Летчик выпрыгнул, его взяли наши стрелки, тут все в порядке. Интересно другое: при допросе пленный сообщил одно очень интересное сведение. Завтра в одиннадцать часов несколько пар истребителей, в которых должен был находиться и сбитый летчик, будут сопровождать автоколонну, прикрывая ее с воздуха. Командующего интересует именно эта колонна, а вернее, тот, кто в ней едет.

— Важная птица?

— Генерал Эрих Манштейн, — кивнул Толбухин.

— Мы на вас, товарищ Суворов, очень надеемся. Очень, — вдруг сказал Мехлис…

Склонившись над картой, подполковник Стриж пытался понять, что именно ему не нравится в плане. Сильно не нравится.

За соседним столом расположились несколько командиров. В основном это были представители оперативного отдела штаба фронта, которые и занимались разработкой операции по уничтожению вражеского генерала. Среди них выделялся майор Литвинов, начштаба полка. Комиссара не было, он сейчас находился с летчиками, исполнял свои прямые обязанности, то есть подбадривал их, настраивал на бой.

— Майор, подойдите, — позвал меня Стриж.

Я только вошел в землянку и таращил глаза, привыкая к царившему в помещении полумраку.

— Что ты об этом думаешь? — поинтересовался комполка, ткнув пальцем в извилистую ленту дороги.

— На ловушку похоже. Если вот тут и тут поставить мелкокалиберные автоматические зенитки, то «таирам» при штурмовке придет швах. А если вот тут на удалении разместить несколько пар истребителей, то они нас перехватят при возвращении. Мутно тут как-то все. Не нравится мне этот вылет. И место, которое штабные выбрали, где мы должны перехватить генерала, тоже. Нет, оно, конечно, удобно, деваться им с дороги просто некуда, но… не нравится мне это, и все тут!

— Мутно? Хм, забавно сказал… но верно. Мутно… — Словно попробовав на язык новое выражение, подполковник продолжил: — Правильно выразился.

— Угу. Не лететь не можем, но и лететь… Нюхом чую, что-то тут не так.

— Вот и мне все это не нравится, — постукав карандашом по карте, признался Стриж.

— Есть у меня идея одна, только… — Я замолчал, скосив глаза на что-то обсуждавших командиров.

— Да? — Комполка тоже покосился на оперативников и предложил пройтись до столовой, заодно поговорить.

Время было утреннее, поварихи заканчивали готовить завтрак, так что скоро по ближайшим пунктам базирования повезут термосы с едой и чаем, а нас пригласят в большую землянку с общими столами. У нас не было разделения на командиров и бойцов, зачастую приходилось обедать, садясь между оружейником, пропахшим сгоревшим порохом и оружейным маслом, и писарем из штаба. Всяко бывало. У нас только кормежка другая, нормы питания разные. Причём пилоты иногда с завистью смотрели, как техники наворачивают горбушку чёрного хлеба с тушёной капустой или зелёный горошек хрумкают. Нам этого просто нельзя. Не знаю, может быть, и это влияло на наш сплоченный коллектив, но по крайней мере работали все, как в последний день, выкладываясь полностью.

Кстати, теперь, как я считал, наш полк ничем не отличается от истребительных частей сорок пятого года. Те же соседи летали максимум три раза в день, да и то если погода летная, у нас же было не так. Зачастую летчики даже из кабин не вылезали, когда шли отчаянные бои на Украине. Пять-шесть вылетов тогда уже считалось нормой. На Крымском фронте пока такого напряжения не было, так что один-два, да и то наперехват по наводке постов ВНОС. На свободную охоту летали мало — нам запретили. Пятой точкой чувствовал, что тут что-то не так, явно командование к чему-то готовилось, вот и не разрешало пугать немцев.

Спустившись в полутемное помещение столовой, я вдохнул приятные, отдающие мясом, ароматы из кухни и, кивнув на дальний столик, направился к нему. Завтрак был еще не готов — слишком рано, пять утра все-таки, так что мы могли свободно поговорить, пока столовая пустовала.

Попросив выглянувшую из соседнего помещения официантку принести чаю, мы сели за стол лицом к двери, спиной к бревенчатой стене.

— Излагай, — буркнул Стриж, как только официантка удалилась, оставив на столе поднос с двумя кружками и вазочкой с вареньем.

Отдельно в небольшой корзинке — их делал один из бойцов охраны из местной лозы — лежало свежее печенье.

Бросив в кружку желтоватый сахар, что заставило подполковника поморщиться — он никак не мог понять, как можно пить сладкий чай с вареньем, ответил:

— Не нравится мне вся эта суета вокруг колонны. Немец, говорят, чуть ли не сам все начал рассказывать, даже побить сильно не успели… Гладко уж больно все, как на блюдечке. Не верю я в такие подарки.