Тайные записки 1836-1837 годов - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 9

Отправляясь домой, я проходил через залу и увидел пьяного Дантеса с ещё одним кавалергардом. Они пили с Лизой и Тамарой. Дантес говорил по-французски, а приятель переводил. Лиза, заметив меня, послала мне поцелуй, а Дантес обернулся в мою сторону и широко улыбнулся:

- Я бьюсь об заклад, что Вы - Пушкин.

- Не имею честь, - холодно бросил я, проходя мимо.

- 0, позвольте же отрекомендоваться, - браво вскочил он с дивана и последовал за мной. Он забежал вперед, отвесил поклон и назвался. Я кивнул и прошел в переднюю. Он, пошатываясь, двигался за мной по пятам.

- Я человек в Петербурге новый, и мне хотелось бы сойтись с Вами поближе, - сказал он.

- Это не самое удобное место для знакомства, - вынужден был ответить я.

- Отчего же? Напротив. Этот дом располагает к сближениям.

Я остановился и посмотрел на него с любопытством. Я тогда не представлял, сколько ещё его каламбуров мне предстоит услышать.

А он тем временем продолжал:

- Вот Вы - знаменитый поэт, а не задумывались ли Вы над самым великим поэтическим явлением в природе?

Мне стало интересно, что же он скажет, и я медлил уходить.

- Глядя на любую женщину, я знаю совершенно твердо, что у каждой из них есть пизда. Да-да, простой факт, но сколько поэзии в этой непоколебимой уверенности. Ведь только она даёт нам цель в поведении с любой женщиной. Не будь этой уверенности, нас бы охватила тоска, ведь женщины в обществе ведут себя так, будто у них нет пизды.

Я не смог удержать улыбки от подобия наших мыслей и сказал ему, что, когда он выучит русский, я дам ему почитать мою сказку, где уверенность, о которой он говорит, подвергнута сомнению.

Чтобы не продолжать с этим юношей разговор, который мне было неприятно вести, я наскоро простился. При других обстоятельствах и с кем-либо другим я бы с удовольствием завязал занимательную беседу, но у меня с первого взгляда сердце не лежало к Дантесу. Кроме того, после женитьбы я даже с близкими друзьями опасался обсуждать прелести ебли и пизды, что всегда было моей любимой темой разговора. Я понимал, что разговор на эти темы женатого человека вовлекает в них его жену, ибо любое замечание будет неизбежно приниматься на её счет. А имя жены должно быть неприкосновенно. Когда же я стал изменять Н., я перестал сдерживаться и в словах: я вернулся к любимым темам разговоров, упоминая других женщин. Но собеседники мои по-прежнему приписывали все Н., что я ни скажу. Теперь мне это стало понятно. Но, увы, слишком поздно.

С тех пор, встречаясь в свете с Дантесом, я всегда ловлю на себе его плутовской взгляд. Однажды он даже осмелился подмигнуть мне, но увидев гнев, полыхнувший на моем лице, больше не решается на подобную вольность. Всякий раз, когда он танцует с Н., у меня такое чувство, что он ебёт её уж слишком он уверен в наличии у неё пизды, он лишен всякого романтического сомнения. Эта мысль не оставляет меня и приводит в бешенство, поэтому я ухожу из танцевальной залы и глушу свою ревность азартом картежной игры или волочусь за красавицами.

* * *

Наблюдая за ухаживаниями Дантеса, я вспоминаю свою холостую жизнь и свою страсть наставлять рога мужьям. "Вот настал и твой черед", - говорю я себе.

Круг замыкается, былое сбывается опять, только теперь в роли мужа я, и за моей женой увиваются шалопаи, жадные до её пизды. Что они ей говорят, как уговаривают?

Я редким умным женщинам говорил, что нет ничего лучше разнообразия, что отдавшись мне, они будут ещё больше любить своих мужей освежённым мною чувством. А дурам я объяснялся в такой страстной любви, какой от мужа они никогда ожидать не могли. И я был предельно искренен и с теми, и с другими.

Я уверен в Н., и то, что в ней могут быть неуверены другие, бесит меня больше, чем её неуемное кокетство. Я вынужден признаться себе, что молва, честь, мнение света значат для меня больше, чем истинное положение вещёй. Уж лучше, чтобы Н. тайно с кем-то поеблась (но только один раз!) и чтобы об этом никто не узнал, чем сплетни и слухи о её неверности при её полной невинности.

Поэтому когда Вяземский волочится за Н., я только ухмыляюсь - свет никогда не поверит, что она прельстится таким невзрачным и неумелым мужчиной. А Дантес опасен своей красотой и наглостью - им молва приписывает победы, коих не было, но коих они достойны по понятиям света.

Ненавижу дерзость, с которою молва издевается надо мной за моею спиною. Я чувствую рога, растущие наперекор моей убеждённости, что им нет места на моей голове. Молва вносит сомненье в мою убеждённость. Сколько необозримых возможностей у Н. для измены, когда всякий мужчина у её ног. Что не дает ей воспользоваться ими?

* * *

Мне удалось убедить Н., что у Дантеса сифилис и что он заразит любую женщину, которая отдастся ему. Я учил Н., что у больных сифилисом возникают периоды временного облегчения и заразность их уменьшается, хотя совершенно не проходит. В такой период больной испытывает особенно сильную страсть.

Так я старался обезопасить Н. от Дантеса. Она верила, пока Катька не доказала ей на собственном примере, что это ложь.

Часто после долгих танцев с ним она поверяла мне, возвращаясь с бала, что у него опять было "облегчение болезни". Её глаза горели, и она с явной живостью откликалась на мои объятия. В эти минуты я думал, что должен быть благодарен Дантесу за вызванное желание, которым я так жадно пользуюсь. Дошло до того, что, когда Н. была равнодушна к моим ласкам, я ловил себя на мысли, что надо бы свозить её на бал, чтобы Дантес поприжимал её в танце и разгорячил бы для ночи со мной. Мне было противно от этих мыслей, но ничего поделать с ними я не мог, и в конце концов я стал испытывать только злорадство.

Глядя на любого мужчину, с которым она кокетничала, я злобно шептал про себя - вы все на меня работаете. Но ревность во мне продолжала кипеть. Однажды на балу я заметил, как Н., танцуя с графом Х., позволила ему трижды поцеловать руку. Когда мы приехали домой,я сорвал со стены кинжал, бросил её себе на колени и приставил его к горлу Н. "Признавайся, закричал я, - изменила ли ты с Х.!" Н. обомлела от страха, и тело её напряглось, как перед сладострастными судорогами. "Клянусь детьми, я тебе верна", - проговорила Н. прерывающимся голосом, глядя мне прямо в глаза.

Я был готов проткнуть ей горло, если бы она замедлила с ответом или отвела взгляд, и она почувствовала это. Но как я мог не поверить ей после такой клятвы?

Я спихнул её с колен, и она шлепнулась на пол. Всякий приступ ревности заканчивался у меня возникновением дикого желания. Н. лежала на полу и постанывала. "Знает уже, что я её сейчас ебать буду", - подумал я и задрал ей платье. Бедра Н. были в крови, и я удивился, как это я раньше не учуял запаха пиздяной крови. Моя жёнка выкинула.

После первых родов Н. я решил больше никогда не находиться рядом, чтобы не слышать её ужасных криков. Она кричала так, что я заливался слезами от сострадания и своей неспособности помочь ей. Я проклинал себя и ребенка, причинивших ей такие муки. На вторые роды я умышленно опоздал, а Бог всё-таки заставил меня быть свидетелем выкидыша.

В крови лежал сгусток зародыша с рыбьим личиком.

К счастью, кровь быстро остановилась, боли прекратились и через день Н.

была уже готова опять забрюхатеть.

* * *

Кровь месячных, кровь родов, кровь выкидышей - кровавые женщины. Сколько воды утекло - скажет мужчина, сколько крови - скажет женщина. Девушка теряет невинность не когда ей рвут целку, а когда у неё впервые кровь идет пиздой.

* * *

Только когда она брюхата, я чувствую покой, так как Н. заполняется приготовлениями к родам, что если не полностью вытесняет, то, по крайней мере, теснит её кокетство. Поэтому я изо всех сил стараюсь держать её брюхатой, хоть это и разоряет меня: плодя детей, я вынужден плодить долги.

Беременность Н. мне на руку также и потому, что она оправдывает мою жажду других женщин. На сносях Н. не подпускала меня к себе, потому что врачи наговорили ей, будто это вредно для ребенка. Никакие уговоры не действовали.