Тайные записки 1836-1837 годов - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 17

* * *

Когда я вижу Дантеса, увивающегося за Н., я вспоминаю, как я увививался за Керн у Олениных. Возмездие или невинное подобие? Я, быть может, так никогда и не узнаю правды.

Но о Керн вспоминать приятно - спазмы сжимали её пизду так сильно, что бывало трудно вытащить. У её кузины Аннеты тоже спазмы, но повыше - в лице. Когда она кончала, её черты поражала такая гримаса, что смотреть на неё было жутко - думалось: а вдруг лицо таким и останется навсегда. Но всё обошлось. Хотел бы я подслушать, о чём они говорили, когда писали мне любовное письмо. "Не скоро, а здорово", - так мы называли с Керн хорошую еблю. Надо отдать должное Родзянко, который дал ей славное образование.

После долгой разлуки она прибежала к Дельвигу, где я её поджидал. Она была в одной сорочке, поверх которой была накинута шубка. А мороз тогда стоял изрядный. Отцу своему она сказала, что бежала помочь моей сестре в приготовлениях к венчанию. Мы с Керн уединились и, постелив шубу на пол, вымочили её нашими соками.

Позже, когда её отец стал восхищаться при гостях отзывчивостью своей дочери, рассказывая о её голых похождениях по морозу во имя дружбы к моей сестре, я, чтобы не расхохотаться ему в лицо, бросился к Керн и спрятал свой хохот в поцелуе, стараясь придать ему вид братского.

Дельвиг поступил с ней, конечно, ловчей и сделал из неё вторую жену, с коей первая стала лучшей подругой. Это оказалось ему не под силу, и две жены в конце концов уморили его. Произошло это в год моей женитьбы, и это было дурным предзнаменованием. Надо было мне повременить и жениться на следующий год. Может быть, мне все-таки удалось бы уехать за границу, и женитьба расстроилась бы.

* * *

Женитьба принесла мне в жизнь нескончаемую заботу о деньгах, увеличивающуюся с каждым годом, с каждым новым ребёнком. А это значит, что я все больше и больше становлюсь подвластен ненавистным мне людям и, в первую очередь, государю. Ростовщики дают мне деньги под Н. драгоценности, а государь - под саму Н.

Он хочет, чтобы Н. танцевала у него перед глазами, иначе у него на свою законную стоять не будет. Он думает, что если бы он дарил мне деньги за это, то это было бы торговлей женой, а так как он даёт мне в долг, то это должно успокаивать мою совесть. Дудки! Я и до тебя доберусь после Дантесика. Пока мне необходимо смириться, но скоро моё положение изменится. Вот "Современник" скоро начнет давать деньги, хоть и занимаюсь я им, скрепя сердце.

Жажда избавиться от власти денег заставляет заниматься делами мне противными, то есть я попадаю в зависимость от успеха чуждой мне деятельности. Я должен превращаться в торговца, выжимать из Вяземского лишнюю сотню за мебель, продавать дурацкую статую Екатерины хитрецу Мятлеву, брать на себя управление имением, которое безнадежно разорил отец, тратить время моей жизни на бездарных писак, желающих увидеть своё имя напечатанным.

И всё это, надо признаться, безуспешно, ибо не может быть успеха в деле, которое ненавидишь. Дело нужно любить, как женщину, и тогда дело, даже ничтожное, представляется важным, и увлечённость им приносит счастье и успех. Любовь придаёт значительность всему, что ни делаешь ради неё, и она награждает независимостью от всего прочего, что вне её.

Я должен сказать, что я - счастлив, пока пизды распахиваются передо мной и пока я могу писать в своем кабинете, в предвкушении следующей пизды.

Отсутствие денег раздражает меня, но не в силах сделать меня несчастным.

Раньше я думал, что нет ничего, чему нельзя было бы научиться, и я стал старательно раздумывать над путями добывания денег. Потом я понял, что это как поэзия, которой научиться нельзя; и в деньгах необходим талант и вдохновение. Теперь я твердо знаю, что мне никогда не заработать достаточно денег литературными трудами, а на других путях меня ждет неудача, ибо я бездарен в добыче денег. Богатых родственников, от коих я мог бы ожидать наследства, у меня нет, и потому в будущем я не вижу ничего утешительного.

В конце концов государь простит мне долги, и я вынужден буду согласиться, поскольку долг уже будет таким большим, что увеличивать его размеры будет в той же мере неприличным.

* * *

Теща послала тыщу рублей на рождение Сашки. Если бы Н. рожала быстро, как кошка, то можно было бы иметь неплохой доход, но тёщиной щедрости всё равно бы надолго не хватило. Есть ли что унизительнее, чем просить у Дмитрия одолжить мне часть денег, которые он сам взял в долг у Голицына с моей помощью. Я ненавижу ростовщичество, а оно везде, где приходится добывать деньги. Я не могу, не умею, ненавижу быть торговцем! Моя голова должна быть свободной для сочинительства, а обязанность семейного человека - держать голову заполненной говном, иначе Муза и Венера лишат мужа всякой добродетели в глазах общества.

* * *

Вот уж больше года, как бедная Полинька умерла от горячки после семи недель мучений. Видит Бог, я не хотел в неё кончать, но она молила меня оставаться в ней, иначе она не могла кончить. Я предлагал ей родить и обещал позаботиться о ней и о младенце. Но она понимала, что тогда ей пришлось бы уехать, а она хотела во что бы то ни стало остаться у нас в доме. Какая-то бабка расковыряла ей утробу железным прутком, и у Полиньки не останавливалось кровотечение, которое перешло в горячку. Ну, что я мог поделать? Я уже не мог ничем ей помочь. Я привёл своего доктора в больницу, где она лежала, но он сказал, что никакой надежды нет.

Как сладко вспоминать её преображение из тихой скромной девушки в ненасытную вакханку, лишь стоило мне проскользнуть в пизду. Она находилась так низко, что Полиньке приходилось закидывать ноги мне на плечи. Это она сказала: "Как хорошо, что у тебя, барин, широкие плечи". И меня осенило, почему узкоплечие мужчины не нравятся женщинам. Полинька теряла разум и только безостановочно шептала "ещё, ещё, ещё...", пока глаза у нее не закатывались.

Бедная, сладкая Полинька.

* * *

Я уже давно присмотрел пистолеты у Куракина и время от времени захожу к нему полюбоваться на свою смерть. Я гляжу в черноту дула, где притаилась моя судьба и спрашиваю: "Когда?" Два пистолета, лежащие в футляре, напоминают мне две шестерки, помноженные друг на друга, это мои 36 лет в 36-ом году, и 6 от Н. - 24 года (2 + 4). Дьявольская цифра, страшно мне её. Но два пистолета напоминают мне также и любовников, лижущих друг другу дивный срам.

Повсеместная близость любви и смерти говорит мне, что смерть сладка, как любовь, и не надо её бояться.

* * *

Женщины в свете домогаются меня тем пуще, чем большим успехом в свете пользуется моя жена. Им лестно отдаваться мне, тщеславясь, что я предпочёл их такой безупречной красавице, каковой является Н. Они сами начинают считать себя красивее и неотразимее, чем они есть на самом деле.

* * *

Идалия давно влюблена в меня, и мы с Н. посмеиваемся над нею. Н. уже перестала ревновать меня, она относится к моим взбадриваниям на стороне, как к неизлечимой болезни. А, кто знает, может быть, и как к смертельной болезни.

Полушутя, я сказал однажды Н., заметившей пылкие взгляды, бросаемые на меня Идалией, что та хочет, чтобы я запустил ей руку под платье. Н. усомнилась, что это мне будет позволено. Я заверил её, что нет ничего проще и предложил быть свидетельницей. Н. согласилась при условии, что не будет никакого насилия и что Идалия не должна знать, что Н. все видит. У меня мгновенно созрел план. Я попросил Н. завязать на балу разговор с Идалией и вести его так дружески и занимательно, чтобы при разъезде гостей предложить ей ехать в нашей карете для продолжения разговора. Н. справилась с поручением замечательно - она сама увлеклась и загорелась. Мы трое сели в карету. Я сел рядом с Идалией, а Н.

напротив. Идалия позволила себе удивиться вслух, почему я не сел рядом с женой, на что я сказал:

- Считайте это знаком гостеприимства, моя жена привыкла к нашей карете и не боится темноты в ней, а вы - гостья, и вам может стать боязно.