Премьера без репетиций - Веденеев Василий Владимирович - Страница 1

Василий Веденеев, Алексей Комов

Премьера без репетиций

Журнальный вариант

Три дня назад ястреб простился со своим полем, лесом и рекой. Как и много лет назад, туда опять пришли люди с оружием, приползли серые глыбы, издающие лязг и грохот. И снова земля бугрилась, пытаясь подняться в небо, но грузно оседала вниз. И снова скакали залитые кровью своих седоков кони.

Нет, этих выстрелов он не боялся. Пусть глупые галки испуганно кричат и мечутся над землей, ища убежища. Он-то уже знал, что, когда люди охотятся на людей, им не до птиц.

Просто стало мало пищи. И еще – не было тишины. Тогда голод погнал его в путь, дальше, на северо-восток. Здесь, среди болот, было тише.

Ястреб выбрал старое дерево, росшее около проселка, покрытого коркой подсохшей грязи. Опустился на сук, сложил крылья и, втянув голов, уставился на дорогу. Вскоре он увидел лошаденку, запряженную в телегу, и человека, ведущего ее под уздцы.

Лошаденка, приустав, шла понуро, поскрипывало колесо телеги. Глухо стучали копыта. Поравнявшись с деревом, человек осторожно, будто чего-то боясь, остановился. Подошел к стоящей под деревом фигуре божьей матери, грубо вытесанной из ствола сломанной липы. Обернулся по сторонам, запустил руку за спину фигуры. Пальцы его нащупали винтовочную гильзу. Снова боязливо осмотревшись, он вытряхнул на ладонь тугой бумажный шарик. Мгновение – и записка исчезла в кармане плаща. Еще мгновение – в гильзу положена новая бумажка, и она пропала в тайнике. Через несколько минут только шум падающей листвы нарушал тишину осеннего дня…

А ястреб уже парил над болотами. Поймав восходящий поток воздуха, он поднимался все выше и выше…

Мрачное место. Темные окна воды казались сверху провалами, уходящими в неведомую глубину. Гнилые стволы деревьев густо поросли лишаями и бурым мхом. Ни дорог, ни тропинок. И только на кочках, открытых осеннему солнцу, краснела клюква. Этой осенью мало кто приходил ее собирать. Те двое, что сидят в кустарнике на сухом островке, на клюкву внимания не обращали.

Двое на островке докурили, тщательно втоптали окурки в землю, осмотрели оружие и пошли по старой гати. Квадратные фуражки с белыми орлами. Голубые кавалерийские галифе. Добротные сапоги. На черном хроме пятна болотной грязи…

С полкилометра прошли они, прежде чем достигли дороги, ведущей в ближайшую деревню. Осмотрелись. Спокойно выбрали место, как охотники, ждущие дичь. Молодой, в кожаной куртке, достал портсигар. Постарше – жестом остановил его. Затаились…

Ждать пришлось недолго. Сытый мерин легко тащил по дороге двуколку. Плотный, еще не старый человек в фуражке с красной звездочкой, о чем-то задумавшись, почти не правил конем.

Молодой медленно повел стволом. Поймал в прорезь прицела звездочку на фуражке. Затаил дыхание. Плавно нажал на спусковой крючок. Выстрел.

Фуражка отлетела в сторону. Убитый повалился на бок. Тонкая струйка крови, вытекшая из раны, сползла вниз, мелкими каплями упала на подсохшую грязь дороги…

Ястреб слышал выстрел. Он видел, как те двое подошли к двуколке. Молодой отшвырнул ногой фуражку. Второй хлопнул мерина по крупу, конь затрусил в сторону деревни. Привычно повесив карабины за плечо, двое закурили. Бросая друг другу редкие фразы, пошли в глубину болот. Ястреб их не боялся. Когда люди охотятся на людей, им не до птиц…

6 октября 1939 год

МИНСК

…Новая, свободная жизнь начиналась удивительно хорошо. Секретарь райкома комсомола, старый знакомый Алексея по подполью, разложив перед собой папку с его рисунками, рассматривал их, удивленно кивая головой.

– Слушай, да тебе учиться надо! Талант пропадает!

– Где учиться?

– Как где? В Москве, конечно. В художественном училище.

– Скажешь тоже, в Москве. Кому я там нужен?

– Чудак-человек… Теперь не при панской власти живем. Жалко, конечно, будет тебя отпускать. Опыт имеешь. Я бы сейчас тебя в массы, на комсомольскую работу! Ну да ничего! Пошлем в Минск письмо с просьбой направить тебя в художественное училище. Будет у нас товарищ Кисляков народным художником… А пока у меня поживешь, отдохнешь, приоденем тебя, чтобы прибыл в Москву как надо… И он весело подмигнул Алексею.

Вызов в Минск пришел неожиданно быстро. Райком выделил денег на дорогу. В тот же вечер Алексей и уехал, благо собирать ему было нечего.

…Алексей внимательно осмотрел темно-вишневую вывеску у входа. Может, ошибся? Вернулся на угол и снова сверился с бумажкой. Все правильно. Ему действительно сюда…

Военный у дубовой стойки, перегораживающей вестибюль, взял под козырек:

– Слушаю!

На всякий случай Алексей протянул все свои бумаги. Постовой взял их и кому-то позвонил.

Через несколько минут в вестибюль спустился молодой военный.

– Кисляков?

– Да…

Алексею подали желтоватую картонку пропуска.

Они поднялись по широкой лестнице с полированными перилами, прошли по длинному коридору с множеством высоких дверей по сторонам.

У одной из них военный остановился и, распахнув ее, пропустил Алексея.

Кабинет показался ему сумрачным. Шелковые шторы на окнах полуспущены. Старинные напольные часы в затейливо инкрустированном корпусе, тяжелый сейф. Большие кожаные кресла. Двухтумбовый стол, покрытый зеленым сукном. И человек за столом – в военной форме, лет сорока, грузный, с выбритой головой, покрытой ровным загаром.

На столе ничего, кроме бронзового письменного прибора и папки в жестких картонных корочках.

Оглядевшись, Алексей заметил второго военного, сидевшего в дальнем углу на красивом кожаном диване.

Этот был подтянут, широкоплеч. Темные, чуть тронутые сединой волосы. На вид лет тридцать пять.

Алексей поздоровался:

– Здравствуйте.

– День добрый… – Тот, что за столом, внимательно и испытующе посмотрел на него. – Кисляков?

– Да.

– Присядьте, – бросил человек за столом, показал на кресло. – Догадываетесь, зачем вас сюда пригласили?

– Нет, – пожал плечами Алексей.

Второй военный встал с дивана. Сидевший за столом приподнялся.

– Нет, нет, Петр Николаевич, сидите. Я вот тут расположусь, – сказал он, садясь в кресло напротив Алексея. – Давайте-ка знакомиться. Меня зовут Сергей Дмитриевич Астахов. А это мой заместитель – товарищ Рябов, Петр Николаевич. Так ты на художника собираешься учиться?

– Да… – смутился Алексей, – документы вот собрал.

– Хорошее дело. А если мы попросим тебя на время отложить учебу

– Ах, вот что… – вздохнул Алексей. – Я ведь и не особо надеялся. И без меня талантов полно. Ничего, вернусь в Брест.

– Разве твой дом в Бресте?

– Конечно. Райком обещал комнату выделить.

Рябов и Астахов переглянулись.

– А раньше где жил?

– Где придется, там и жил. – Алексей почувствовал себя свободнее. – Когда отец с матерью погибли, я еще маленький был. Тетка к себе в деревню забрала. Как подрос, в Краков повезла. В механические мастерские пристроился, учиться потихоньку начал. Потом в Западной Белоруссии в разных местах работал. Там и в комсомол вступил. Был в партизанах, связным был между подпольными райкомами комсомола. Пришлось и в Варшаве пожить, и в Белостоке. Даже с цирком шапито поездил. А циркачи как цыгане – где ночь застанет, там и палатки разбиваем…

– Это Краков? – Астахов достал из папки, переданной ему Рябовым, рисунок.

– Краков. Откуда это у вас? Я рисунки в райкоме оставил.

– Твердая у тебя рука, толк будет. Это Варшава? – Астахов словно и не слышал вопроса Алексея. – И где ты такой красивый переулок отыскал?

– У аллей Иерусалимских. Пришлось некоторое время пожить там. Дефензива[1] сильно донимала. Ну и нанялся я в антикварную лавку. А при ней реставрационная мастерская. Вот в мастерской и работал. С полгода или больше ни с кем из товарищей не встречался. Ну, шпики покрутились, покрутились… Потом им надоело – ничего же нет! Ну и отстали.