Идти полным курсом - Комм Ульрих - Страница 38

— Про какую же птичку должна быть песенка? — спросил тот. — Про воробушка? Или про гуся с уткой? А может, хотите послушать про дятла-плотника?

— Спой про гуся с уткой, — попросила Вейна, но её брат тут же запротестовал, требуя песню про дятла, которой ещё никогда не слыхал. И пришлось доброму дядюшке Венцелю петь и про дятла, и про гуся с уткой, а потом и про всех остальных, пока Карфангер не употребил власть, объявив, что на сегодня довольно. Анна отвела детей на кухню и препоручила их заботам экономки.

Теперь они наконец могли спокойно посидеть за столом и послушать рассказ Венцеля фон Стурзы о его жизни. Еще за обедом Карфангеры приметили, что их гость после молитвы не перекрестился, и решили про себя, что он католик, тем более, что он в свое время служил у Валленштейна. Но к их удивлению фон Стурза оказался, как и они, лютеранином. Свою родословную он вел от мелкопоместных богемских дворян, которые во время гуситских войн сражались — в рядах протестантов. Будучи неполных пятнадцати лет от роду, он впервые участвовал в настоящем сражении — в битве с войском императора и католической лиги у Белой горы. Затем он стал солдатом армии графа фон Мансфельда, который, хотя и был католиком, выступил на стороне протестантского союза, поспешил на помощь богемцам и, спустя полгода после битвы у Белой горы, сумел наголову разбить под Мингольсхаймом армию графа фон Тилли. Следующей ступенькой военной карьеры Венцеля фон Стурзы стало сражение с испанцами в Восточной Фрисландии — и вновь под знаменем фон Мансфельда, на сей раз выступившего на стороне Нидерландов. Но в конце концов он уразумел, что граф фон Мансфельд вовсе не тот убежденный борец за идею, каким любил себя выставлять, а всего лишь предводитель кровожадной солдатни и мародеров, и покинул его армию. Это произошло сразу после сражения с армией Валленштейна под Дессау. С той поры Венцель фон Стурза все отчетливее начал понимать, что эта война менее всего заслуживает названия религиозной.

— Ибо скажите мне, — спрашивал рассказчик, — почему в тридцатом году в Регенсбурге не только протестантские, но и католические курфюрсты потребовали у императора сместить Валленштейна? И это перед лицом угрозы высадки шведов? Ну, хорошо, протестантов я ещё могу понять: уход Валленштейна означал бы разоружение императора как раз в тот момент, когда шведский лев прыгнул на континент с кличем «Спасайте веру Лютера от папы и императора!» А католики? Поначалу я никак не мог разобраться, что к чему. Но исход войны ясно показал: каждый из «малых монархов» в отдельности стремился лишь укрепить собственную власть и заодно расшатать императорскую. Поэтому фридландский герцог и превратился для них в страшную угрозу.

— В таком случае меня удивляет, что император уступил нажиму, — возразил Карфангер, — ведь он только на Валленштейна и мог рассчитывать.

— Разумеется, и я в то время рассуждал так же, — отвечал фон Стурза. — Однако императору невозможно было обойтись без курфюрстов — ведь он хотел посадить на королевский трон собственного сына, а кто из курфюрстов поддержал бы его в этом деле, не уступи он им ранее? А кроме того, Валленштейн всячески препятствовал осуществлению реституционного эдикта, согласно которому католические имперские сословия получали право изгонять из своих земель всех некатоликов. Скорее всего, Валленштейн стремился покончить с братоубийственной войной.

— Надо полагать, он видел дальше остальных, и даже религиозные каноны ему не мешали? — допытывался Карфангер.

— Они-то уж точно не мешали, — решительно отвечал фон Стурза, — ибо он никогда не интересовался тем, какую веру исповедуют его солдаты. Он заботился в первую очередь о процветании нации, а вовсе не о благополучии того или иного курфюрста, сословия или земли. А как далеко заходил он в своих планах… — Венцель фон Стурза развел руками. — Я был всего лишь корнетом в одном из полков его армии и не принадлежал к числу его наперсников, как, например, этот итальянский звездочет Джованни Баттиста Сени. Тут уж я вам ничего не скажу — не знаю.

Карфангер замолчал, задумавшись. Анна спросила гостя, не слишком ли он недооценивает проблемы вероисповедания, когда говорит о военных событиях?

— Как вам сказать, — осторожно начал Венцель фон Стурза. — Конечно, простой народ и кое-кто из зажиточных придают этому очень большое значение, но мне кажется, что многие из них при этом ставят религию превыше интересов нации. А это уже весьма на руку высокородным господам, которые тщатся натянуть тесные ризы веры на свои пышные светские одежды.

Карфангер, в эту минуту как раз занятый теми же мыслями, спросил:

— А Густав Адольф, шведский король, выходит, вступил в войну во имя спасения протестантской веры?

— У нас с Чехии есть такая поговорка: за религию бьются многие, а за деньги — все. И разве не католическая Франция платила по четыреста тысяч талеров в год на содержание шведского войска? Так почему же господа шведы и не думают отправляться к себе домой, хотя в немецких землях им давно уже нечего делать, ибо здесь протестантской вере ничего не грозит?

— Да-а, — протянул Карфангер. — В Мюнстер и Оснабрюк шведов и французов позвали быть гарантами мира. Я же ни минуты не сомневаюсь в том, что раздробленность Германии и междоусобицы наших властителей кое-кому приходятся весьма кстати. Как в таких условиях существовать империи? Мы в Гамбурге чувствуем все это лучше кого бы то ни было, особенно когда выходим в море на наших торговых судах. Мы не ощущаем поддержки империи — той самой империи, без которой Ганза, пожалуй, никогда не поднялась бы в свое время до высот такого могущества.

— Спору нет, вы правы, — согласился фон Стурза, — однако я не считаю, что ослабление империи — единственная причина упадка Ганзы.

— Возможно, очень возможно. Ибо благодаря великим географическим открытиям главные морские пути постепенно переместились из Балтийского и Северного морей, где некогда безраздельно властвовала Ганза, в Атлантический океан. Тем не менее, никому не придет в голову утверждать, что из Гамбурга и Бремена труднее попасть в Атлантику, чем из Голландии или, скажем, ла-маншских портов Англии, не говоря уже о Лондоне.

Увлекшись, Карфангер продолжал развивать свои мысли; Венцель фон Стурза не хотел его прерывать, хотя возражения так и вертелись у него на языке. Но постепенно рассказ Карфангера захватил и его, особенно когда речь зашла о встрече с алжирским рейсом Юсуфом ибн Морадом, со времени которой прошло уже восемь лет, и о последовавших за нею событиях на рейде алжирской гавани. Карфангер поведал и о восьми захваченных пиратами кораблях гамбургского торгового флота, а напоследок — и о своих самых сокровенных планах.

Несколько минут фон Стурза молча размышлял об услышанном, затем заметил, что, по его мнению, Карфангер упустил из виду ещё одну причину — и немаловажную — упадка Ганзы и вообще всей германской морской торговли.

— Прошу меня извинить, — продолжал он, — возможно, я вижу вещи в несколько ином свете, поскольку не принадлежу к числу граждан славного города Гамбурга, но хочу вам сказать вот что. Когда я был с графом фон Мансфельдом в Нидерландах и затем, когда немного повидал Англию, мне постоянно казалось, что я очутился в каком-то совершенно другом мире. Сравните сами: кто стоит у руля власти в Англии и в Нидерландах — и кто у вас в Гамбурге или в любом другом германском городе?

— Конечно, Берент, — вступила в разговор Анна, — мне кажется, что господин фон Стурза попал в самую точку. Разве не усердие и дух здорового предпринимательства стали причиной невиданного расцвета Англии и Голландии? И ничего, что на английском троне снова сидит король — у них есть и парламент, где заседают не только сановники и высшая знать, но и граждане низкого происхождения, слово которых тоже имеет вес. А кто слушает бюргера у нас в Германии? Слово короля, герцога или курфюрста — закон, и неважно, что закон этот приносит одни лишь тяготы и бюргеру, и купцу, и всем прочим трудовым сословиям. О крестьянах и вовсе нечего говорить. Конечно, я почти не бывала за стенами Гамбурга и могу ошибаться, но все же уверена, что дело обстоит именно таким образом, не так ли, господин фон Стурза?