Носферату - Коляда Николай Владимирович - Страница 5

Молчит, вытирает слезы, отбросила клюку.

ВОРОНА. Не надо, мамочка …

АМАЛИЯ. Надо, Федя, надо. Если отдавать в театр что-то, то всё. Искусство требует жертв. Заберите всё, пожалуйста. Будете играть какую-нибудь сказку, вот ворона и пригодится – детей пугать. Тобой, нестроевая, маринованная, только детей пугать, поняла?!

ВОРОНА. Кляра Цеткин. Идите домой. Идите домой. Гоша умер.

АМАЛИЯ. Гета, ты мне это рассказывала уже. Да, детка, отдаю тебя в театр, больше некуда. Заберите ее. Вместе с богатством со всем моим. Всё треснуло, всё сгнило, всё раскрошилось, всё полезло по швам, всё испортилось, всё заплесневело, всё истлело, всё не работает. Забирайте всё.

ВОРОНА. Собирайся. Взял он шубу, не найдет где рукава, а жена ему: «За грубость за свои идешь слова …» Кляра Цеткин. Идите домой. Гоша умер. Кляра Цеткин. Идите домой. Идите домой.

АМАЛИЯ. Забирайте всё. Если мальчика моего забрали, то и это всё забирайте. И найдите мне мальчика-фокусника, слышите?! Обязательно! Мне надо отдать ему рубашку-апаш с рыбьей чешуей и столик для фокусов! Забирайте это всё: корзину, картину, коробку и маленькую собачонку!

Молчит. Смотрит на кучу вываленных вещей.

Что же вы все молчите? Отдала вам всё. Всю свою жизнь вам, а вы молчите? А-а, вы потрясены моей щедростью, да? Вы думаете: «Как же так просто она расстаётся со своей жизнью?!» Нет, непросто. Но искусство требует жертв. Берите всё. Всю мою жизнь, всю мою жизнь, всю мою жизнь! (Пауза, тихо). Вот ботинки, в которых я выходил на премьере в театре «Современник» в 1989 году. Вот они. Для вас – это просто ботинки, старые и рваные чуни, башмаки с помойки, да? Они совсем не модные, ведь прошло столько лет, и вам смешно, вы не знаете, что в них я шёл по Чистопрудному бульвару ночью после той премьеры, шёл и думал о своём одиночестве и о том, что мне не надо было этого, мне не надо ничего, ничего, ничего, я шёл и плакал, а вам сейчас смешно, когда я рассказываю это, вам кажется – я придумал, чтобы было красиво?! Урррроды! Уррррроды долбаннннннные! Нет, не придумал, и не красиво, и совсем не красиво! Смешно? Тебе смешно, урод?! А мне – нет. Забирай всё моё, бери, проклятый, кидай в своё хайло всё моё, жуй, жри, соси, плямкай, облизывай, намазывай на белую французскую булку … Забери.

Молчание. Она смеётся.

Ты так ничего и не понял. Забери всё. Берите мои ночные кошмары, моё детство, моих неродившихся детей, моих умерших родителей, моих сестер, мою любовь к театру – не к вашему облдрамтеатру пошлому, а к Театру, к Театру, к Театру! Бери мои слезы, мое больное сердце, мои бессонные ночи, бери весь мой огромный, красивый мир, отдаю вам, прыгайте на нём, скачите, топчитесь, играйте в свой долбанный театр, забирайте, вы, крысы, любящие бутафорию, заберите всё, всю мою жизнь, забирайте, отдаю всё, всё, всё! Вы так обо мне ничего и не поняли, суслики мелкие. А вам кажется – всё ясно. А елду в нос не надо? Ну то-то.

Молчит, плачет, смотрит на вещи.

Нравится? Нет? Не надо? Вы же так хотели всё взять это у меня? Вам же нужно это было? И что теперь? Не надо?

Молчит. И вдруг кричит:

Не отдам! Не отдам ничего! Смеяться, насмехаться над моей жизнью вам надо?! Не отдам! Ничего не отдам вам! Будьте прокляты, вы ничего не получите от меня!

Проковыляла к клетке, выпустила ворону и та, покаркав и покружив по комнате, запуталась в занавеске, но потом всё же вылетела в окно балкона. Амалия кричит:

Улетай, туча, у-ле-та-й!

Молчит, трясётся. Собирает вещи. Плачет, бормочет:

Я не умру никогда. Я бессмертна. Потому что бессмертны вампиры. Всё моё на месте. Вот фиг вам своё отдавать. Я хоть и совсем сбрендила, но своего вам не отдам. Отдам немножко, что не надо. А своего – фиг вам. Гоша умер. Но моё всё на месте: чайник, кастрюля, генеральская фуражка моего мужа, дорожный знак «Уступи дорогу», портрет сына, портрет сына, портрет сына, портрет сына, сына портрет, портрет сына, сына, сына моего, моего сына, и моя икона, икона, икона, вот она – икона, без Христа икона, вот мой крест, вот телефон, фикус, герань, а вот и духи, которые они потеряли … Гоша умер, но всё на месте. Всё сгнило, поломано, и Гоша умер, но я – нет, бессмертны вампиры, всё моё бессмертно вместе со мной …

Молчит, плачет, смеётся. Раздернула занавеску на окне балкона.

Ослепительный дневной свет упал в комнату.

Стучат трамваи. Рабочие под окном ремонтируют дорогу.

Пахнет свежим асфальтом.

Темнота

Занавес

Конец

июль 2003 года, с. Логиново