Последний поединок - Халемский Наум Абрамович - Страница 34

Николай усмехнулся.

— Ловкая фрау! Значит, к теплому хлебушку поближе подсела?

— Это не в укор ей, — строго сказал бородач. — Пускай себе ест. А только плохо, ежели такая проныра нос зачинает драть. Ух как несется, чертова штукатурка, будто кругом и не люди перед ней. Меня, старика, дураком обозвала, на поломойку ногами стучит. Взял бы я тряпку у этой несчастной поломойки — да тряпкой, тряпкой такую барыню, по самым по упитанным местам!

Дремин засмеялся: бородач окончательно увлекся и артистически изображал, как бы он проделал эту операцию.

— И чего хвастается, балаболка? — продолжал негодовать старик. — У самой, как бы это сказать, сквознячок в башке гуляет вполне даже приметно. И перед шефом, господином Шмидтом, патокой разливается, и с ихними офицерами дружит, и Коржу с чужого столика конфетки передает…

— Кто это — Корж, папаша?

— Из грузчиков. Тоже футболист… Малый, по всей видимости, не промах и держится аккуратно, лицом смазлив, — он обернулся, привстал со скамейки: — Вот они, кажись, идут!

Дремин тоже встал.

— Хорошо мы потолковали с тобой, папаша. За день меж немцев так намолчишься, что слову живому рад. Отсыпь себе табачку ради знакомства. Хорош самосад? Сегодня я досмотра производить не буду — что ночью хозяина тормошить! А завтра с утра непременно займусь.

Шаги в переулке звучали четко и резко, повторяемые чутким эхом пустых домов. Футболисты шли медленно и устало, по трое в ряду, и, пока они приближались к воротам, Николай не расслышал ни возгласа, ни слова.

— С праздником, соколики, — весело приветствовал их сторож, ставя к ноге ружье и встряхивая картузом, — Слухом земля, ребята, полнится — знай наших!

Кто-то глухо ответил:

— Спасибо…

Остальные промолчали. Не замедляя шага, они прошли в ворота, словно неся какую-то огромную тяжесть на поникших плечах. Дремин не узнал среди них ни Русевича, ни Кузенко.

— Однако не веселы, — задумчиво молвил сторож. — Пришли, будто с похорон…

Переминаясь с ноги на ногу, по-прежнему молча футболисты вошли в сарай; узкая, темная дверь захлопнулась, звякнул внутренний засов.

Но двое почему-то остались на дворе. Некоторое время они стояли у сарая, негромко разговаривая о чем-то, потом повернули обратно к воротам. Лишь теперь Николай рассмотрел на них полицейскую форму. Сторож, казалось, тоже был удивлен.

— Значит, наши сегодня с почетом прибыли? — спросил он, выходя навстречу полицаям. — Раньше без охраны приходили…

Полицаи ничего не ответили, вышли на середину переулка, оглянулись по сторонам.

— Вы что же, вдвоем дежурите? — без интереса спросил один из них, плечистый и рослый.

— Вроде бы вдвоем, — сказал сторож. — Это со мной пожарник.

Полицай подтянул голенища сапог, выпрямился, сладко зевнул:

— Спать бы сейчас, дед… Завалился бы на перину — сутки проспал бы на спор.

— Служба, — строго сказал сторож.

— То-то и оно, что служба. Всякую шваль по городу водим. Ведешь его, а сам смотри, как бы он ножом тебя не пырнул.

— Ну, эти не такие, — заметил Дремин. — Этих весь город знает.

Полицай присмотрелся к Николаю.

— А кто его знает, такой он или не такой. Нам сказано — заключенные, а с заключенными ухо востро держи.

Они закурили, снова оглянулись по сторонам и медленно пошли переулком в сторону бульвара.

— Боятся, — негромко молвил сторож, глядя им вслед. — И то сказать, собачья жизнь у этой братии. А кто виноват? Сам выбирал, сам и оглядывайся.

— Гляну-ка я на эту «гостиницу», — вслух решил Дремин. — Тут малая неосторожность с папироской — и будет большой костер…

Сторож опять уселся на скамейку.

— А что же, посмотри…

Николай подошел к сараю, постучал в дверь. Из-за двери спросили негромко:

— Кто?

— Пожарник.

Хрипловатый голос за дверью, к кому-то обращаясь, произнес устало:

— Опять полиция, а ты говоришь — отдых…

Дверь приоткрылась, и Дремин шагнул через порог, чувствуя близко вокруг себя людей, слыша их сдержанное дыхание.

— Здорово, братцы, — сказал он негромко, продвигаясь по бараку наощупь. — Только я не из полиции. Я действительно пожарник…

Кто-то неохотно отозвался, кто-то спросил:

— Сам? Или по мобилизации?

— Сам, — сказал Николай. — Однако тут ничего не видно, тьма кромешная. Может, у кого спички найдутся?

— Это имеется, — ответили из тьмы. — Кстати, интересно глянуть на тебя. Все же правая рука полиции, что ни говори…

Спичка вспыхнула густым синеватым огоньком, и трепетный свет с усилием раздвинул темень. В этом неровном свете Дремин увидел незнакомое сосредоточенное лицо: подняв руку с маленьким, зыбким огоньком, коренастый спортсмен пристально смотрел на Николая, и во взгляде его серых прищуренных глаз Дремин успел прочитать недоверие и настороженность.

— Вон как ты меня изучаешь… — улыбнулся Николай.

Кто-то метнулся в темноте, и сильные руки легли на плечи Дремина.

— Колька! Неужели ты?!

Спичка погасла. Кузенко поспешно принял руки, почти оттолкнув Николая, но Дремин уже узнал его по голосу.

— Рядовой Иван Кузенко, смирно! — шутливо скомандовал Николай. — Ну, докладывай, как они, дела?

— Бог мой, вот это встреча! — изумленно прошептал Кузенко, шаря в темноте руками, прикасаясь к груди, к лицу Николая. — Дайте, ребята, огня… Ну, зажги же, Свиридов, спичку! Эй, где ты, Русевич?! Ты глянь, кто к нам пришел…

Но Русевич уже стоял перед Дреминым, ощупывая его плечи, руки, пуговицы на куртке, не в силах выговорить ни слова.

— Где-то у нас плошка в запасе имеется, — сказал Свиридов, с шумом отодвигая койку. — Ради такого дела следует дать свет!

Снова вспыхнула спичка, осветив дощатый потолок сарая, но Свиридов закрыл огонек собой. Лишь на секунду перед Николаем прояснилось из мрака бледное лицо Русевича, широко открытые изумленные и радостные глаза.

— Дремин?! Ты?..

— Непромокаемая рота расквартирована для ночлега в сарае, — четко выговорил Дремин и козырнул. — Вот оно какое дело, тезка, — все дороги в Киев ведут…

Свиридов уже зажег стеариновую плошку, поставил ее на ладонь, поднял вровень с плечом.

— Если друзья-однополчане встретились, значит — праздник…

— Жив, Колька… Жив! — восторженно прошептал Русевич и протянул руки, чтобы обнять Дремина, но, быстро оглянувшись на молчаливых друзей, что-то вдруг понял и растерянно отступил на шаг. Они молчали, может быть, пять-шесть секунд, не больше, и за это неуловимо короткое время между ними встала какая-то преграда. «Принимают за подосланного, — подумал Дремин. — Неужели и Ваня и Николай могли настолько перемениться, что подумали обо мне такое? Впрочем, возможно, не все благополучно и в их среде. Сторож сказал о ком-то из них, кажется о Корже, что с фравой он в особых отношениях…»

— Так неожиданно все это, — сказал Николай. — Не чаял, что снова встретиться доведется.

— Мы расстались в Борисполе, — напомнил Кузенко. — Но куда же ты делся? Говорили, сбежал…

— Сбежать из концлагеря? Это не так-то просто, — усмехнулся Дремин.

— Значит…

Дремин помедлил с ответом, Русевич и Кузенко быстро переглянулись. Свиридов приблизил горящую плошку к лицу Николая и холодно глянул ему в глаза.

— Значит… — чуть слышно повторил Кузенко, и губы его дрогнули, и нервно дернулась бровь.

— Меня отпустили, — спокойно ответил Дремин. — Просто начальник лагеря был в хорошем настроении, вот и отпустил. Но это особый разговор… Хочешь, расскажу подробно.

Кузенко покачал головой и отступил еще дальше.

— Не нужно.

— Пожалуй, не нужно, — согласился Русевич.

Огонек на ладони Свиридова резко дрогнул, и тень пронеслась по лицам, по стенам, по дощатому потолку.

— А чем мы обязаны такому высокому визиту? — подчеркнуто сухо спросил капитан.

Дремин небрежно передернул плечами:

— Пожарные, как известно, не спят…

Он кивнул Русевичу, взял его за руку повыше локтя:

— Вспоминал я о тебе, тезка… Не верится, что встретились, да еще в таком сундуке! Все же тебе интересно, должно быть, послушать, как меня из Борисполя отпустили? Сядем-ка в сторонке, расскажу…