Последний поединок - Халемский Наум Абрамович - Страница 19

Постепенно глаза его привыкают к темноте, и он различает на двери застекленную рамку. Крупные печатные строки строго возвещают, что эта квартира занята военнослужащими немецкой армии. «Зачем же им музыка?» — изумляется Николай. Он силится и не может представить, чтобы такие, как герр Шмидт, как вся эта марширующая по улицам Киева солдатня, слушали музыку, что-то в ней понимали, что-то переживали, как и все люди.

Снизу послышался приглушенный голос Алексея:

— Скорее, Коля…

Вместе они спустились в подвал. Тетя Паша и Вера Кондратьевна — мать Васи — гладили на длинных досках футболки.

— Наконец-то! — обрадовалась тетя Паша. — Ну и сони вы, а еще мастера спорта! Этак можно проспать весь выходной.

— Может, это последний свободный денек, — заметил Алеша — Шеф собирается отменить выходные.

Вера Кондратьевна развернула одеяло и вынула какой-то сверток. Она достала из свертка сковороду с жареной картошкой, потом положила на стол по одной таблетке сахарина и ушла за чаем.

После завтрака Русевич и Климко вышли на Прозоровскую улицу и направились к Днепру. У Матвеевского залива должна была собраться вся команда. Как ни старались они пройти незамеченными, но некоторые прохожие узнавали их и даже провожали одобрительными возгласами:

— Не дрефьте, ребята, бой — так бой!

Несмотря на то, что этот воскресный день был очень знойным, на пляже оказалось удивительно мало людей.

— А здесь прежде иголке было негде упасть, — вспоминал Климко, шагая к Матвеевскому заливу, к зеленой роще, где они условились встретиться.

Здесь их уже ждала почти вся команда. Не пришел только Корж.

Николай и Алексей хотели было искупаться, но Свиридов запротестовал.

— Необходимо, ребята, поберечь силенку.

Свиридов учитывал, что последние месяцы все игроки команды жили впроголодь. Охранники завода строго соблюдали приказ шефа каждую крошку — на весы! Сегодняшним обедом ему пришлось заниматься особенно усердно; с большим трудом кое чем удалось запастись. Вера Кондратьевна прислала с Васькой две буханки хлеба, одну из которых удалось обменять на базаре на сало, и, хотя самому капитану с утра хотелось есть, он не прикоснулся к «НЗ», припрятанному в лодке. В час все собрались в сторожке, разрезали хлеб и сало на равные части и, завязав Баланде платком глаза, приказали делить.

— Тюрин! — воскликнул он и ощупью взял одну из порций.

Вскоре на дощатом столике осталась только порция самого Володи. Обед продолжался недолго. Тюрин вспомнил, как до войны тренер придирчиво следил, чтобы никто из игроков не набирал лишнего веса. Сейчас в этом не было нужды…

Уже приближалось время идти на стадион, а Корж все не появлялся. Русевич от злости покусывал губы; Свиридов то и дело выглядывал в окно сторожки; Климко нервно курил сигарету за сигаретой, пока Свиридов не сделал ему замечания.

Дольше ожидать было невозможно. Молча они двинулись вдоль пляжа, молча переправились через Днепр. Все думали о Корже, но говорить о нем никто не решался.

Тем временем неутомимый Вася Гаркуша последовательно и настойчиво осуществлял план административных и хозяйственных мероприятий. Дел у него действительно было по горло, и, когда, наконец, оставалось только отнести на стадион трусы и футболки и спрятать их в раздевалке под диваном, Васька вздохнул с облегчением. У него даже осталось время и для того, чтобы полакомиться яблоками в соседнем саду. За последнее время из-за этой бурной административно-хозяйственной деятельности ему не часто представлялось удовольствие побаловать себя душистым белым наливом. Он уже забрался на забор, намереваясь спрыгнуть в сад, как вдруг увидел бегущего переулком Котьку Чуба — верного друга. Тот тяжело дышал, пот катился по его веснушчатому лицу.

— А еще лезет в полузащитники, — пренебрежительно бросил Василий, слезая с забора.

Котька выдернул из брюк рубаху и вытер с лица пот.

— Два вдоха на полную грудь, медленный выдох — и все пройдет, — властно приказал Василий.

Вместо исполнения этого совета Котька громко с присвистом высморкался, снова вытерся рубахой, аккуратно заправил ее в измятые штаны и лишь после этого заговорил:

— Нужно спешить на стадион; там к часу «летящие торпеды» собираются. Глоба будет их конструктировать.

— Не конструктировать, а инструктировать, дуралей, — снисходительно поправил его Василий, но сразу же спохватился и спросил в упор:

— А не брешешь?

Наклонившись к нему, Василий потребовал шепотом:

— Дай честное пионерское.

Котька охотно исполнил требование друга, после чего они зашли в подвал, чтобы захватить с собой на стадион выглаженную и аккуратно упакованную форму. Каждый из них взял по две пачки. Внимательно выслушав строгие наставления Веры Кондратьевны, ребята с достоинством вышли из подвала, а затем бегом пустились по улице. На стадион добрались сравнительно быстро, спрятали в укромное место свертки с майками и трусами, а потом, как бы между прочим, заглянули в раздевалку, где должна была располагаться команда «Люфтваффе». В раздевалке в этот час еще никого не было, однако по всей обстановке чувствовалось, что для встречи футболистов все готово. Быстро осмотрев раздевалку, Васька прошел в душевую. Здесь он задержался ненадолго: спрятаться было негде. А ведь как важно было бы узнать, о чем станут советоваться немецкие футболисты. Впрочем, он тут же подумал о том, что вся его затея не стоит ломаного гроша, так как его познания в немецком языке, ограничивались только словами «капут», «гут», «брот», «шнель», «муттер», да и обчелся. Котька, тот кумекает довольно основательно. В доме у них живет какой-то гауптман и запрещает разговаривать на украинском и русском языках. Этот каприза гауптман утверждает, будто русская и украинская речь вызывают у него приступы холецистита. Котька даже знал на память одно четверостишие на немецком языке, но, тем не менее, он не был подготовлен для столь ответственного дела, требующего дьявольской изобретательности и самостоятельного мышления. Так, по крайней мере, считал Гаркуша. К тому же он отлично знал, что Котька любил много говорить и некоторые ребята бежали от его многословия, как мыши от кота. Наиболее опасным, однако, был его хронический, насморк: в любую минуту Котька мог, со свойственной ему безответственностью, чихнуть — и провалить все дело.

Наконец, что-то сообразив, Василий решительно вышел из раздевалки, юркнул в душевую и легко взобрался по трубам на дощатое перекрытие. С немым восторгом Котька наблюдал за действиями приятеля.

— Товарищ Чуб, — так называл его Василий в самые ответственные минуты жизни. — Слышишь, Чуб, зайди в раздевалку и скажи несколько слов.

— А что я должен сказать?

— Скажи, что ты простофиля! — кричал сверху Гаркуша. — Скажи, что в детстве болел рахитом, поэтому у тебя клепок в котелке меньше, чем у любого нормального человека.

После столь рассудительного объяснения, Котька сообразил, в чем дело, и тихо, без патетических интонаций, прочел свое любимое стихотворение:

— Здорово! Все слышно, как в телефонную трубку, уважаемый таракан! — донесся к нему радостный возглас Василия, — Быстро поднимайся сюда.

Котька не заставил себя долго ждать, однако так шумно заходил по перекрытию, что Василий был вынужден заставить его лечь на доски и затаить дыхание. Они без труда отыскали щель, через которую открывался почти полный обзор раздевалки.

— Если ты чихнешь — предупредил приятеля Гаркуша — эсесы тебя повесят. Сиди и не пикни, а засыпешься — скажешь, что сторож, дядя Костя, велел тебе следить за уровнем воды в баке. Понятно?

Выражение лица Котьки нисколько не изменилось — уже не впервые он молча доказывал другу, что привычные угрозы Гаркуши не оказывали на него влияния, — но, когда Василий начал спускаться вниз, Котька довольно растерянно спросил: