Последний поединок - Халемский Наум Абрамович - Страница 16

— Сведениями, которыми располагаю…

Русевич невольно усмехнулся.

— Кто же вам эти сведения дает?

— Это мое личное дело. Но вам грозит опасность… Вот, что вы должны знать.

— Вам поручили предупредить меня об опасности? Кто?

— Моя совесть.

— Она не могла этого сделать, — сказал Николай.

— Почему?

— Да потому, что у вас ее не было и нет.

Человек отступил на два шага и тяжело задышал:

— Вы еще пожалеете о своем упрямстве! Смотрите, вам несдобровать…

Николай соразмерил разделявшее их расстояние. До чего велико было у него желание опустить кулак на голову шпика! Какое-то мгновение Русевич колебался. Он сумел сдержаться и свернул в уже знакомый подъезд, пересек узкий дворик, перемахнул через дощатый забор. Стараясь казаться спокойным, он вышел в переулок.

Впрочем, он действительно был в эти минуты спокоен. Человек ко многому может привыкнуть, даже к опасности на каждом шагу…

В эти дни тревог и печали у Николая выработалась новая привычка: он зачастую беседовал с самим собой. Словно выверяя себя, он задавал вопросы и ждал ответа. Вот и сейчас, шагая пустынным переулком, он спросил:

«Как отнестись к угрозе?» Ответ казался естественным и простым: «Не обращать внимания. Пугают!» «А если его угроза вполне серьезна? Ты не боишься победить?» — «Мы должны победить во что бы то ни стало. Нашей победы ждут. Это не обычное футбольное поле — эго передний край».

И Русевичу вспомнился далекий Париж, стадион «Стад де Пари», матч киевлян со знаменитой французской командой «Ред Стар Олимпик» и беседа с известным знатоком футбола Ивом Вильжье. Это было в августе 1935 года, ровно семь лет назад… Пожилой симпатичный француз говорил тогда Русевичу убежденно:

— Спорт, уважаемый, выше политики. Для спорта нет границ и нет правительств. Уверяю вас, любому игроку «Ред Стара» совершенно безразличен политический курс нашего нового кабинета.

Русевич ответил ему с усмешкой:

— Тогда почему же на вымпеле берлинской команды красуется фашистский паук?

Ив Вильжье не ответил на этот вопрос. Однако он остался при своем убеждении. О если бы побывал он сейчас в израненном Киеве и если бы узнал, какой здесь готовился матч! Наверное, он понял бы, что линия фронта проходит не только по определенной территории — она проходит сквозь сердца. Через два дня она ляжет на футбольном поле, незримо разделит ряды трибун.

Николай вспомнил эту фамилию — Радомский. «Хозяин Киева»! Если он будет присутствовать на стадионе, не трудно будет понять этому Радомскому, какой он тут «хозяин»…

Итак, решено окончательно и бесповоротно: бой на зеленом поле до победы. Разве иное решение могли бы они принять? Что будет дальше — покажет время. Играть так играть!

Утром, во время погрузки, только и разговора было, что о рекламе матча, о грозных «торпедах» и «королях мяча». Больше всех потешался Ваня Кузенко:

— Сам видел, так и написано: «летящая торпеда»! А куда же она летит? Это же слепое оружие, вот, скажем, повернуть его и направить в ворота «Люфтваффе»… Что тогда?

Русевич тоже смеялся: было приятно, что команда нисколько не пугалась ни прошлых побед противника, ни зловещих его имен.

— А знаешь, Митя, — сказал он Свиридову, который заметно повеселел, — если бы позволили нам ответить на эти афиши, и чтобы без опаски, напрямик, — пожалуй, отличное письмо у нас получилось бы, а? Вроде письма запорожцев турецкому султану!

— Может, и похлеще! — подхватил Кузенко. — Насчет «особых выражений» у меня имеется НЗ…

Неожиданно он спросил.

— Говорят, нашим матчем занимается сам Радомский? Ты слышал об этом, Николай?

— Да, а что это за тип? — поинтересовался Русевич.

Кто-то схватил Николая за руку, точно предостерегая. Русевич оглянулся: это был Слава Корж.

— Что с тобою, «молчальник»? — удивился Николай — Ни слова за целый день и за вечер…

— Мне о Радомском рассказывали, — торопливо зашептал Корж. — Говорят, змей в образе человека. Самый наисвирепепший палач. А команда «Люфтваффе» — его любимцы. Все это очень плохо, Николай…

Русевич понял: Слава боялся. Не потому ли он все время молчал? Как все же неузнаваемо менялись люди: еще недавно франт и танцор, постоянно озабоченный знакомствами и свиданиями, неполадками с портными и опасениями отстать от моды, «душка Слава» стал хмурым и сумрачным человеком. Отличный центральный нападающий, мастер тонких комбинаций и атак, привыкший, чтобы ею имя гремело над стадионом, Корж теперь откровенно трусил при виде шефа, охранника, любого немецкого солдата. Даже облик и манеры его изменились: все чаще он поглядывал исподлобья, пугливо сторонился, старался держаться за спинами друзей.

Русевич встряхнул его за плечо:

— Нас не интересует ни Радомский, ни Чертомский. Нас интересует победа.

Так закончилась их беседа в то ясное августовское утро, в бараке хлебозавода, перед решающим поединком. Но никто из них еще не знал, кто такой Пауль Радомский и каковы его планы.

Команды выходят на поле

Тихая, теплая ночь спускалась с небес, но Русевичу спать не хотелось. Сквозь чердачное оконце было видно, как золотистый туман окружал луну.

Новый приятель спортсменов — тринадцатилетний Васька Гаркуша устроил здесь, на чердаке, хорошую постель для Русевича и Климко. Где-то он раздобыл старые, рваные тюфяки. И ужин тоже вышел на славу: кроме хлеба и лука, расторопный малыш ухитрился добыть где-то щепотку соли и блюдце подсолнечного масла. Сам он, правда, отказался разделить с ними трапезу, так как несколько минут назад выдернул одному ему известным способом зуб, после чего, следуя наставлениям врачей, твердо решил в течение двух часов не принимать пищи.

— Дядь Коль, — таинственно шептал он, когда ужин был закончен, — я сегодня до вас не прилезу: у меня дело… И потом я к вам домой наведаюсь, чтобы узнать, не было ли «гостей»? Так что спите спокойно.

Через несколько секунд мальчик скрылся в синеве ночи. Он обладал счастливой способностью действовать без долгих рассуждений, без колебаний. Русевич был убежден, что в эти минуты Васька уже несется по улице и его бегу мог бы позавидовать любой нападающий первоклассной команды. Однажды Русевич сказал об этом Ваське, и веснущатое лицо мальчугана озарилось счастливой улыбкой — было ясно, что трудностей он не признает.

За все тринадцать лет своей жизни Василий никогда не был так счастлив, как теперь. Нежданно-негаданно судьба свела его с самим Русевичем, с Климко и знаменитым Свиридовым, с Коржем — в общем с теми спортсменами, о знакомстве с которыми могли бы только мечтать все его сверстники. Да, права была мама, когда говорила, что Вася родился в сорочке! И должно же было так случиться, что мама работала на хлебозаводе, где постепенно собралось немало игроков из основного состава киевских футбольных команд «Динамо» и «Локомотив». Василий стал как бы завхозом команды. Теперь он занял очень важный пост: он хранил у мамы в кладовой мячи, присутствовал на тренировках, и даже не только присутствовал, но подавал мячи из-за лицевой линии поля. Приятели считали Васю самым настоящим игроком команды, и даже взрослые, что жили по соседству, теперь относились к нему — он это заметил — с уважением. Больше того, сам Иштван Ференц, капитан венгерской команды, заприметив мальчика среди игроков, не через кого-либо другого, а именно через него передал Русевичу, чтобы в ночь перед матчем, в целях предосторожности, ни Русевич, ни Климко, ни их товарищи не ночевали дома.

— Поосторожней с огнем, Алеша, — негромко сказал Русевич, заметив, что Климко курит. — Я думаю, что совет Иштвана не случаен. В матче их «союзнички» показали себя большими хамами, вот Ференц и хочет, чтобы восторжествовала справедливость. Для венгерской команды наша победа означала бы косвенную реабилитацию.

— Пожалуй, ты прав, Коля, — согласился Климко. — Если какой-то хлебозавод выигрывает у «Люфтваффе» — ясно, что венгры проиграли этой команде случайно.