Манекен - Коляда Николай Владимирович - Страница 5

ПЕТР. А какую надо?

АЛЯ. Эта – не модная.

ПЕТР. Мода для урода. (Поет, стучит пальцами по столу). "Постой, паровоз, не стучите колеса!… Пока еще не поздно нам сделать остановку! Кондуктор нажми на тормоза! Ча-ча-ца!!!…"

АЛЯ. Чего ты меня дразнишь?

ПЕТР.Я тебя не дразню.

АЛЯ. Я ж кондуктором работаю.

ПЕТР.Вот оно что! В точку попал. "Кондуктор нажми на тормоза…"

АЛЯ. Песня зэковская. Как зэк – так обязательно такую песню поет. А я думала только в кино. В "Джентельменах удачи"… Видел?

ПЕТР.Видел, видел…

АЛЯ. А что это ты в сапогах ходишь? На дворе лето, а ты – в сапогах. Денег нету, что ли, чтобы ботинки купить? Почему в сапогах?

ПЕТР. А-а… Нам татарам – все равно, что повидло, что…

АЛЯ.Ты – татарин?!

ПЕТР. А что – похож?

АЛЯ. Да не похож. А говоришь: "Нам татарам…"

ПЕТР. Присказка такая.

АЛЯ (смеется). А-а. Ты не вздумай при ней, при Еве Браун, такое сказать, не вздумай…

ПЕТР. А это кто такая?

АЛЯ. Вон та… (Показала пальцем на потолок). При Варьке-то, не скажи так, смотри…

ПЕТР. Почему Ева Браун?

АЛЯ. Сама себя она так называет. (Смеется). При ней, при ней не скажи, что вам, татарам, все равно… Загрызет сразу. Татар ненавидит до смерти! Смотри! (Вдруг дико закричала, схватилась рукой за сердце).

ПЕТР. Ты чего?

АЛЯ. Да кошка эта ходит, пугает. Ходит меж ног и ходит… Голодная она, что ли…

ПЕТР негромко смеется. Смотрят друг на друга. Идет поезд, грохочут на стыках рельс колеса.

АЛЯ. У тебя там… котлы не взорвутся?

ПЕТР.А?

АЛЯ. Котлы в кочегарке не лопнут?

ПЕТР. С чего вдруг?

АЛЯ. Так просто. Без присмотра. Возьмут и взорвутся. Тебя возьмут и снова посадят.

Пауза.

За что сидел-то?

ПЕТР. За убийство.

АЛЯ.За убийство? За убийство расстреливают. Обманываешь меня, поди. Украл кошелек, ага? Украл?

ПЕТР (улыбается). За убийство говорю.

АЛЯ. А кого же ты убил?

ПЕТР. А кого же мне убивать, как не свою жену? Жену и убил. У попа была собака, он ее любил. А потом убил. И похоронил. И на камне написал…

АЛЯ. За что же ты ее убил?

ПЕТР. Не нравилась она мне… (Смеется). С самого начала не нравилась. Понимаешь?

АЛЯ (как эхо). Понимаешь…

ПЕТР. А ей не нравилось, как я смеюсь… А я смеяться очень люблю. Я веселый. Начну смеяться, а она визжит… (Смеется). Ненормальная была, видно, как ты считаешь?

АЛЯ. Как ты считаешь…

Все смотрит и смотрит, как завороженная, на ПЕТРА. Тот затушил папиросу, пересел на стул поближе к АЛЕ.

ПЕТР(приобнял АЛЮ, шепотом). Слушай, слушай, девица красная-распрекрасная… Слушай… Слушай, что я тебе скажу, слушай…

АЛЯ (сжалась, испуганно). Не подсаживайся! А ну, отодвинься, давай, от меня! Чего ты?! Ну?! Отстань, сказала! Придет сейчас!

ПЕТР. Да не съем, не съем тебя… Нужна ты… Слушай, будь другом, а?

АЛЯ. Чего, чего, чего? Киса, киса, киса, взять его! Фас, фас, взять его! (Пятится к двери). Чего смотришь так, чего надо, ну?! Я вот сейчас крикну, закричу, заору, людей позову, тут все быстро выбегут, поддадут тебе, ну-ка, ну-ка, давай отсюда…

ПЕТР (шепотом). Да тихо, тихо ты… Слушай, подруга. Ты вот балабонишь без конца не по делу, а про главное мы с тобой и ни слова…

АЛЯ. Да про какое главное, какое, чего, чего тебе надо?!

ПЕТР. Вот взяла бы ты да и накормила бы меня, а?

Пауза. АЛЯ смотрит на ПЕТРА.

АЛЯ. Чего? Чего? Чего?

ПЕТР (шепотом). У тебя тут так домашним пахнет, а я жрать хочу, помираю… Сто лет домашней пищи не ел, а? Ну, что тебе, жалко, что ли? Что молчишь? Я говорю: дайте попить, а то так жрать охота, что даже ночевать негде..

Молчание. АЛЯ, не отрываясь, смотрит на ПЕТРА. Быстро побежала по комнате, открыла холодильник. Загремела кастрюлями, сковородками. Ставит что-то на стол.

АЛЯ. Что ж ты раньше не сказал? Голодный год, что ли? Жалко, что ли? Ешь, сколько хочешь… Попросил бы да и все… Мне ведь не жалко, ты что? Ешь, ешь, давай, ешь, ну? На, на, на…

ПЕТР быстро ест. АЛЯ с ужасом почему-то смотрит на него. Села. Оперлась рукой на стол.

(Шепчет, чуть не плача). Ешь, Эдик, ешь..

ПЕТР. Какой Эдик?

АЛЯ. Ты, ты – Эдик…

ПЕТР. Мужика твоего Эдиком зовут, что ли. (Ест). Спутала?

АЛЯ. Тебя Эдиком зовут… Зашпионился совсем.

ПЕТР. Всю жизнь Петей звали.

АЛЯ. Петей?

ПЕТР.Петей.

АЛЯ.А Любка мне сказала… Ну, что ходила к тебе – что тебя, сказала – Эдиком зовут. Наврала она, что ли?

ПЕТР. Кто ходил ко мне?

АЛЯ (улыбается). Любка. Толсторожая такая. Во-он в том доме живет. Говорит, мыться ходила в кочегарку, к Эдику, в душ ходила…

ПЕТР. Ко мне? Любка? Эдиком назвала? Меня? (Ест, кашляет, раскачиваясь на стуле. Хохочет, в руке у него вилка. Машет вилкой в воздухе, хохочет). Да не-е-ет… Да не-е-ет… Да не-е-ет…

АЛЯ (попятилась к двери). Не смейся…

ПЕТР (хохочет во всю глотку). Нет, нет!

АЛЯ. Не смейся… Не смейся… Не смейся…

ПЕТР (кадык у него на горле шевелится, белые зубы ПЕТР показывает, хохочет). А чего? Чего случилось? Что такое, а? Что такое?

АЛЯ (встала у порога, испуганным шепотом). Не надо… Не надо… Не надо… Не смейся!!! Не смейся!!! Страшно!!! Страшно!!!

Темнота.

Вторая картина.

Идет поезд, гремит в ночи.

В комнате АЛИ темно. АЛЯ сидит в ногах ПЕТРА, а ПЕТР лежит на кровати под одеялом, курит папиросу и огонек ее летает в темноте.

АЛЯ.…А я такой фургон каждый раз произвожу всегда. Вот, приезжает мой сто одиннадцатый на остановку в центр. Заходят все, народу набьется куча. Мое место никто никогда не занимает. Я его ковриком накрыла, аккуратно так сделала… Ну, заходят все. Кому – за пять копеек, кому за двадцать пять – ну, до самого аэропорта. Люблю я свою работу. Очень-очень. (Смеется). Ну, все вошли, я сразу же говорю, когда двери закроются… (Начинает говорить громко и неестественно). "О-сы-та-нов-ка ули-ца Ка-ры-ла Ли-бы-кы-хи-ни-та! Сы-ле-ду-ющш-ча-я-а-а а-сы-та-ноф-ка-а сбе-ры-кассс-са!!!" А потом уже начинаю объявлять: "Уважаемые товарищи пассажиры! Помните, что чисто не там, где метут, а там, где не сорят! Не бросайте скорлупу от семечек и фантики от дефицитных конфет на пол где попало! А возьмите их с собой по возможности в карман и выбросьте потом по вашей возможности в урну на улице! Бывает заяц белый, бывает заяц серый, а ты какого цвета, товарищ без билета?!" (Смеется). Все прямо челюсти открывают, так на меня смотрят, когда я говорю. Прям как на ненормальную. У нас ведь все ненавистные, все ведь привыкли – гав-гав! – а я вдруг к ним с таким уважением – ля-ля! У меня в салоне чисто. Да, чисто! У нас ведь везде как? Никто ведь ни за холодную воду, никто ведь нигде не работает и работать не хочет. А я всю себя, всю полностью на работе отдаю, все сердце! Вот как по телевизору просят: "Товарищи, отдавайте работе все сердце!" – я вот так: отдаю прямо всем, не жалею. Хоть памятник мне ставь – так я честно и правильно работаю…

Пауза.

Я и шапочку себе, как у стюардессы, сшила, из меха серого такого. Пальто у меня синее, на работе мне выдали. И цветочек на пальто приколю, губнушкой себя намажу – красота! Как продавщица прямо! Зимой у меня в салоне чисто, тепло. Но главный фургон – это когда мы подъезжаем! Вот, вижу, что скоро конец пути, я и начинаю, начинаю: "Уважаемые товарищи пассажиры! Наш автобус прибыл в пункт назначения и приписки – Аы-ра-ы-по-ры-ты! Всем встречающим – удачных встреч и деловых контактов, всем взлетающим – мягкой посадки, всем провожающим – хорошего настроения на многие годы! Улыбайтесь друг другу, товарищи, улыбайтесь! Доброта и улыбки присущи людям!" (Смеется). По ночам вот тут, на кровати лежала, сочиняла все это. Потом еще по книжкам, по газетам, по телевизору. Знаешь, на меня все, как на дуру смотрят. Я ведь не в микрофон, а так прямо говорю. Ну, мне бы микрофон дали, я бы так сказала, еще бы и не так! Кто-то, бывает, подойдет, скажет: "Молодец ты, девка, как артистка какая выступаешь! Всем, говорит, хорошо от твоих слов, всем хорошее сделала: никого ни почернила, ни побелила!" А это правда. Но я на это ничего не говорю, а так только серьезно отвечаю им: "Осовободите, освободите салон, товарищи, не задерживайте маршрутное движение!" Ну, вроде как, строгость на себя напускаю… (Смеется). Ты не спишь?