Архангелы Сталина - Шкенев Сергей Николаевич - Страница 6

А зоолог? Ну, понятно, что уход за ездовыми собаками ему попросту навязали. Но этот очкастый товарищ за ними не только не ухаживает, но и не присматривает. Привык, понимаете, что у него подопытные морские свинки в клетках сидят. А собаки по всему судну бегают и гадят больше кинооператора. Да куда там оператору, больше чаек гадят. А убирать кому, зоологу? Как бы не так. Он отказывается опознавать какашки на палубе как собачьи и, ссылаясь на свой научный авторитет, сваливает все на мышей. Разве мыши могут навалить такую кучу? Это же сколько им скушать надо?

Геологи тоже не лучше. Пока шли неделю от Копенгагена, они при испытании новой переносной буровой установки умудрились продырявить палубу в двух местах. Так это насквозь. А сколько просто лунок сделали?

Боцман осторожно переступил через очередной зоологический подарок и нос к носу столкнулся со старшим радистом. Тот лихо скатился по поручню, балансируя руками. В зубах старшего радиста была зажата папироса, к которой Заморский отнесся совершенно равнодушно. Этот не бросит окурок на палубу. Немецкое происхождение не позволит. Да и полярник уже бывалый. Не какая-то сухопутная шушера.

– Чего какой смурной, Сан Саныч? Посмотри, погоды-то какие стоят! Даст бог льдов не будет, так к половине сентября во Владивостоке ошвартуемся.

– Сплюнь, Теодорыч. Да не на палубу, просто за борт сплюнь.

Надо сказать, что старшего радиста, несмотря на молодость, все старались называть просто по отчеству. Если «товарищ Кренкель» еще можно было выговорить, то произнести «Эрнст Теодорович Кренкель» с первого раза получалось только у начальника экспедиции Отто Юльевича Шмидта.

– Я ведь к тебе, Сан Саныч. – Кренкель ожидаемо выбросил докуренную папиросу в ведро с водой. – Спирт нужен.

– Зачем?

– Странный вопрос. Конечно же, аппаратуру протирать, – пояснил радист. – Помнишь, в Баренцевом море южный ветер дул?

– Ну, – подтвердил Заморский.

– Вот с Норвегии пыли в радиостанцию и надуло. Профилактику надо делать.

– Так я помогу. Бутылки спирта хватит? – уточнил боцман.

Кренкель задумчиво помолчал, видимо, прикидывая количество аппаратуры, нуждающейся в профилактике.

– Ну, если вдвоем протирать, то, пожалуй, хватит. И еще, Саныч, огурцов соленых прихвати.

Радио и радистов Заморский уважал еще с германской, когда служил на одном из номерных миноносцев. Тогда их 012 выскочил из тумана прямо под главный калибр двух немецких крейсеров и, изрядно потрепанный при маневре удирания, удачно радировал в Мемель и дождался помощи. Радиостанция, пробитая осколком во время боя, была починена чуть ли не при помощи запчастей от граммофона. Радиста потом всей командой неделю водили по кабакам, и сам лейтенант Подольский возглавил штурм полицейского участка, куда бестолковые стражи порядка уволокли не стоявшего на ногах героя. И поговаривали, что на своей свадьбе уже капитан-лейтенант Подольский заключил с будущей женой дополнительное соглашение, по которому все их потомки будут в обязательном порядке изучать радиодело.

– Ты в радиорубке будешь? – спросил Заморский у Кренкеля. – Я минут через десять подойду.

Кренкель смущенно развел руками.

– Да меня Кандыба из радиорубки выгнал. У него срочное донесение в Москву.

– Ну ты бы и передал.

– Так сообщение особо секретное. При посторонних не положено.

– И как он с телеграфным ключом управляется?

– А никак, – злорадно ухмыльнулся старший радист. – Орет в наушники, как в телефонную трубку, да еще удивляется, когда ему никто не отвечает.

– Чего хоть орет-то?

– Пока только позывные. Ну да с его голосом до Архангельска разве что докричишься. Слабоват голосок.

Боцман и старший радист согласно кивнули, осуждая надоевшего всем за две недели Кандыбу. Достал, постылый.

– Может, на камбуз заглянем? – предложил Заморский. – Заодно поедим по-человечески. А то завтрак, похоже, задерживается.

– А чего случилось? – спросил Кренкель уже на пороге боцманской каюты.

Боцман вошел в каюту, заглянул во вместительный шкафчик, довольно улыбнулся и вышел к радисту уже с узнаваемо оттопыривающимся карманом форменного кителя.

– Так ты не видел, Теодорыч? Шишки большие из Москвы приехали. Аж три штуки. Вот из-за них и выход задержали. И завтрак. Говорят, капитан обнаружил вредительство на продуктовом складе. Сейчас со старшим чекистом заперлись там и все пересчитывают. Ладно, еще холодильники не успели опечатать. Кок на камбуз свиную тушу протащил.

Классического вида кок, румяный и пузатый, в колпаке набекрень и белой куртке поверх тельняшки, виртуозно работая ножом, отхватил от туши изрядный кусок филея и шлепнул его на стол.

– Да вы располагайтесь, товарищи. – кок гостеприимно протер свободный угол стола. – А я вам сейчас отбивные соображу. А стаканы на полочке.

В ожидании отбивных профилактика была произведена почти наполовину, когда боцман спохватился:

– Батюшки, а хозяину-то?

– Нет, – отказался кок. – Только после ужина. Да ты не беспокойся, Саныч. Нешто трезвый останусь? Вот, даже свинья подтвердит.

Свинья лежала на разделочном столе, посмертно прищурив маленькие глазки, и кривила морду, высунув длинный язык. Подтверждать что-то она не собиралась. Да и кому интересно молчание свиней? Разве что старшему радисту.

Кренкель задумчиво вертел в руке пустой стакан и посматривал на тушу. Потом наклонился к уху боцмана и что-то ему зашептал. Лицо Заморского расплылось в улыбке. Сдвинув фуражку почти на нос, он почесал затылок и уже во весь голос рассмеялся.

– Максим Петрович, а подари-ка ты нам свиную башку.

– Зачем она вам? – удивился кок.

– Да, понимаешь, – пустился в объяснения боцман. – Вот Теодорыч видел, что один из московских шишек с собой собаку прихватил. Охотничью. Ох и породистая, наверное. Хотим вот подмазаться к начальству.

– Собака-то большая? – заинтересовался кок.

– Здоровенная, – подтвердил Кренкель. – Как раз аппетита на целую голову хватит.

– А, ладно, забирайте. Но вы уж скажите товарищу из Москвы, что я тоже о собачке беспокоюсь.

– Да не вопрос, Максим Петрович. – Кренкель взял с полки мешок, бросил туда голову и покинул камбуз. Заморский сунул в карман недопроведенную профилактику и, плотоядно улыбаясь, вышел следом.

– Крепче, крепче привязывай.

– Да куда тут привяжешь? У нее уши скользкие.

– Салабон ты еще, Теодорыч. – боцман достал из кармана моток толстой лески. – Держи. И крючки возьми. А не то веревку сразу разглядит.

– Ничего он там не увидит, – убежденно ответил Кренкель, цепляя свиные уши крючками. – На камбалу приготовил крючки?

– Тебе какая разница? Поднимай. Да не раскачивай ты так! Промахнемся.

Боцман и радист приподняли свиную башку над леерами, и она плавно заскользила вниз, изредка чиркая пятачком по борту. Несмотря на заявленный режим строгой секретности, иллюминатор радиорубки, из которого доносились громкие крики «Москва, Москва, товарищ Первый, вы меня слышите?», был открыт. Злоумышленники подвели башку к цели и, чуть качнув, затолкнули свиную морду в иллюминатор.

Житие от Израила

Чтобы не скучать в ожидании Гавриила, наверняка пьющего с капитаном что-то горячительное, я предложил Берии прогуляться по «Челюскину». Я остановил Шмидта, пытавшегося нас сопровождать, и мы неторопливым шагом вышли на палубу.

– Присядем? – Я показал рукой в сторону нагромождения всевозможных ящиков.

Берия согласно кивнул головой и пошел вперед, выискивая укромный и, главное, непродуваемый уголок. Вот он расположился на ящике и внимательно прищурил глаза, ожидая начала разговора. Только я сначала закурил, полюбовался искорками на надраенных сапогах, собираясь с мыслями, и только потом спросил:

– Что ты думаешь об этом, Лаврентий Палыч?

– О капитане? Или вообще? – уточнил Берия.

– Да что о капитане говорить. Сейчас укушают с Гиви пару бутылок, и пойдет твой капитан к себе на мостик. Или в рубку, как это моряки называют? В общем, к себе пойдет. А что о нас скажешь? О ситуации?