«Злой город» - Павлищева Наталья Павловна - Страница 8

К царевичу пришел дядя – младший сын Чингисхана хан Кюлькан. Ему тоже было дурно, но следом за ханом охранник-кебтеул нес большой сосуд с каким-то питьем.

– Что это? – покосился на принесенное Гуюк, с трудом подавив желание вытошнить еще раз.

– Урусы могут выпить сколько угодно, но их не мутит после этого. Мне раздобыли урусское питье. Надо попробовать.

– Вот еще! Отравимся.

– Нет, мои кебтеулы вчера пили, живы. Но голова не болит и нутро не рвет. Я тоже попробовал, вкусно.

Гуюк покосился на Кюлькана. Мало ли что, все же опасно пить чужеродную гадость… Но попробовал. Кебтеул по его знаку нацедил из деревянного сосуда немного в пиалу. Да… вкус у напитка был совсем не похож на привычный кумыс и даже на прозрачные красные напитки, что купцы привозили издалека. Гуюк рыгнул и кивнул кебтеулу, чтобы налил полную. Постепенно подтянулись и еще несколько царевичей, первым явился, конечно, непременный Мунке, они с Гуюком как близнецы, всегда рядом. Подошел брат джихангира Берке… Питье урусов действовало странно, всем стало весело, захотелось говорить громко, а потом почему-то плакать, но слезы эти были даже желанными…

Бату прислушался. Как ни шумели в ставке, голоса из шатра Гуюка были слишком громкими.

– Что это?

– Царевичи пьют урусский напиток, который сильно развязывает языки… – ответил Орду, любимый старший брат джихангира. Он единственный, от которого Бату мог не ожидать удара в спину или яда в питье.

– Тогда почему ты здесь?

– Я не могу пить с ними.

– Подумай, кого отправить вместо себя.

– Послушать есть кому, передадут.

– Тогда пусть пьют, – рассмеялся Бату-хан.

Царевичи весь поход только и знают, что пьянствовать, толку от них чуть, а шума много. Если честно, то Бату предпочел бы поставить на место темников простых опытных тысячников и обойтись без братьев и дядей, что двоюродных, что родных. Но сделать этого не мог, решение о походе принял не он один, курултай всего лишь назначил его джихангиром – главным походным ханом, которому должны подчиняться все остальные. Бату получил золотую пайцзу, которая волей Потрясателя Вселенной повелевала слушаться его беспрекословно. То есть он в походе главный. Бату прекрасно понимал, что таковым его сделал Субедей, давний соратник деда, Чингисхан называл Субедея и Джебе своими псами. Субедей решил, что любимому внуку Потрясателя Вселенной нужно продолжить дело деда, а самому Бату объяснил, что нужно создавать свою Орду, а не ждать в Каракоруме, когда тебя отравят. Для этого следовало двинуться на запад и завоевать богатые земли, дань с которых позволила бы безбедно жить не только ему, но и внукам. Хотя внуки пусть завоевывают себе сами.

Вот и ползла огромная змея монгольского войска во главе с джихангиром – Бату-ханом и кучей царевичей самого разного ранга. Но всех нужно обеспечить добычей, всех ублажить, за всеми приглядеть. Субедей зря рассчитывал, что клубок гадюк вдали от своего логова станет клубком ужей, царевичи продолжали плести друг против друга заговоры, ссориться и ненавидеть даже самого Бату-хана. Прежде всего Бату-хана! Особенно злился Гуюк. Он тоже царевич и тоже внук Чингисхана, тем более именно его отец Угедей ныне был Великим ханом Орды. Почему он должен подчиняться этому недотепе Бату? Только потому что того выбрал Субедей-багатур? Но Субедей стар, его время уже прошло. Вот и ждал Гуюк малейшей оплошности со стороны Бату-хана, чтобы воспользоваться случаем и скинуть двоюродного брата с его места джихангира, главы похода.

Бату прекрасно знал об этих ожиданиях, его спасали две вещи – заступничество Субедея и то, что Гуюк просто не просыхал от пьянства. Весь в своего отца Угедея! Когда-нибудь сдохнет с перепоя (Бату был прав, но с перепоя умер не Гуюк, а его отец Угедей). Конечно, постоянный присмотр Субедея сильно давил на Бату, он предпочел бы все делать сам, но иногда радовался, поскольку это давало возможность свалить вину за неудачу на Субедея. Но у багатура не было крупных неудач, а без мелких не обходится никто. Пока все шло хорошо, в первом столкновении урусов побили, сопротивлявшуюся Елисань разграбили и сожгли, Бату-хана не устраивало только одно – в урусских землях вокруг лес, двигаться можно лишь по замерзшей реке, значит, узкой полоской, а это сильно растягивало войско. Нет, Бату совершенно не боялся нападения урусов, они слишком слабы для этого. Так не боится нападения мелких животных больной или объевшийся волк, просто не посмеют напасть. Но джихангир привык к быстрому движению по степи, когда один тумен другому издали видно, а когда вокруг сплошная стена деревьев, за которой непонятно что, это не по душе тому, кто вырос в вольной Степи.

Хотелось поговорить с Субедеем, но тот закрылся в своей железной кибитке. Можно бы позвать, однако, подумав, Бату решил этого не делать. Пусть старик отдохнет.

Субедей сидел, задумчиво уставившись в никуда. Этого отсутствующего взгляда своего багатура так боялись кебтеулы… Считалось, что в такие минуты великий полководец разговаривает с духами. Личную охрану просто пробирала дрожь, потому как Субедей снимал повязку, прикрывающую раненый глаз, и тот становился совсем страшным. Мало кто знал, что вместо глаза у багатура вставлена большая черная жемчужина, таинственно поблескивающая в полумраке кибитки, казалось, это неподвижный черный глаз, всевидящее око, от которого не скрыть даже тайных мыслей. А у кого нет таких мыслей, которые надо бы скрыть? Только у совсем глупых людей и маленьких детей. Ни к тем, ни к другим кебтеулы Субедея не относились, они были взрослыми свирепыми людьми, но полководец постарался, чтобы не оказались совсем тупыми, способными лишь исполнять чью-то волю. Это удивляло когда-то даже Потрясателя Вселенной, Чингисхан спрашивал, почему бы не завести себе простых исполнителей, ведь держать рядом тех, кто способен думать, опасно. Субедей ответил, что куда опаснее держать именно тупых исполнителей, потому что воля может оказаться чужой. А если человек способен предвидеть, что его ждет в результате исполнения, он, может, и выполнять чужую волю не будет.

Про Субедея говорили, что он научился видеть людей насквозь у уничтоженного племени чжурчжэней. Их колдуны передали полководцу многое, о чем не решались даже шепотом говорить между собой кебтеулы.

Но кебтеулы могли не бояться, мысли Субедея были далеки от них самих.

Не так давно он настоял, чтобы Бату двинул войско на урусские земли, невзирая на снега и морозы. Все это вопреки возражениям остальных царевичей. Все, кроме Орду, любимого старшего брата Бату, были против. Вряд ли и Орду кипел желанием мерзнуть среди урусских лесов или пробиваться по их снегам, но старший брат настолько привык поддерживать младшего, что не задумался и на сей раз. Субедея мало волновало согласие или несогласие царевичей, однако он понимал, что в случае неуспеха спрос будет с него.

Успех был, только какой ценой! Сначала урусское войско глупо подставило своих лошадей под меткие стрелы татар в первом бою, мгновенно превратив часть всадников в пеших, а с пешими совсем другой бой. Побили хорошо и коней набили тоже много, правда, часть хитрых урусов сумела прорваться сквозь монгольские ряды и уйти. Причем дважды. Сначала уцелевшую конницу увел какой-то коназ, которого назвали эмиром Урманом, потом остатки дружины Елисани ушли в город за крепостные стены.

Высланные вперед разведчики выяснили, что эмир Урман со своей конницей ушел по реке Оке выше по течению, видно, надеется встретить монголов там. Пусть встречает. Хорошо бы разбить их всех в одном бою, чтобы не гоняться за каждым эмиром по лесам. Елисань нельзя оставлять позади себя, иначе могут ударить в спину. Это не смертельно, но неприятно, и Бату отдал приказ осадить город.

На предложение открыть ворота Елисань ответила, как и молодой коназ, привезший подарки Батыю, на требование отдать десятину во всем, в том числе людях: «Когда нас не будет, все ваше будет». Так и случилось, только на это понадобилось пять дней упорной осады, воинских потерь Субедей и Бату не считали, какая разница, все равно воинов так много, что на все хватит.